Бетонно-блочное здание бывшего НИИ «ВиК» издалека напоминало старый дедовский чемодан, обклеенный разноцветными яркими этикетками и ГДРовскими переводками, служившими в советские времена элементами детского тюнинга мебели, холодильников и ручной клади. Многочисленные вывески фирм, арендовавших офисы в этом здании, и рекламные щиты с призывами повысить уровень и качество потребления с такой же детской непосредственностью и аляповатостью располагались на фасаде бывшего НИИ, приютившего мелких бизнесменов.
Несмотря на то, что научно-исследовательский институт «воздухоплавания и космонавтики» оказался не нужным в рыночных условиях, в которых уже несколько лет жила страна, некоторые бывшие сотрудники этого учреждения будто по привычке продолжали ходить на работу. Секрет этого профессионального зуда заключался в том, что незадолго до упразднения института благодаря предприимчивости бывшего председателя профкома Александра Ефимовича Репина была создана научно-исследовательская группа «Водоснабжение и канализация», позднее преобразованная в ООО «ВиК», на расчётный счет которого стали стекаться платежи за незаконную аренду помещений.
Штат этого причудливого научно-коммерческого образования был невелик: номинальный гендиректор, которого никто никогда не видел, бухгалтер и восемь человек, предоставленных самим себе, но регулярно получавших зарплату. Чем занимался «ВиК», помимо сбора левых платежей, никто не знал. Даже его работники. Но признаваться в бесцельности своей деятельности никому не хотелось, и поэтому работа в двух спаренных кабинетах в левом крыле третьего этажа здания – офисе ООО «ВиК» – кипела с утра до вечера. Единственный офисный телефон был почти ежеминутно занят, факсовый аппарат постоянно выдавал новые и новые послания, стопки папок в рабочем беспорядке занимали всё свободное пространство на подоконниках и столах. Понять, кто является сотрудником «ВиК», а кто посетителем этой странной организации, стороннемунаблюдателю удалось бы не сразу. Поспешность в движениях и озабоченность на лицах тех и других были одинаковыми. К тому же, большинство посетителей «ВиК» были одни и те же люди – неутомимые говоруны-«воздухогоны». Темы деловых переговоров в офисе «ВиК» обсуждались самые разные и необыкновенные – от участия в программе подъёма затонувших во Вторую мировую войну подводных лодок на Балтике в надежде получить от шведского правительства разрешение построить автомобильный завод в Калуге до поставок таможенного конфиската китайского ширпотреба в Анголу в обмен на крупный завоз в Россию мандаринов из Эквадора к Новому году.
Душой и сердцем «ВиК» был Григорий Анатольевич Фомин – бывший младший научный сотрудник лаборатории сверхточной механики НИИ «ВиК» и нынешний исполнительный директор ООО «ВиК». Энтузиазм, с которым он брался за любую тему, поражал любого. Его работоспособность была феноменальной – в день он мог провести десятки переговоров, сделать сотни звонков, дать бесчисленное количество поручений своим подчинённым и раздать все свои визитки партнёрам. Коллектив его уважал за это и даже любил, поскольку все его поручения были необязательны для исполнения (он про них забывал), а обсуждение какого-либо вопроса всегда заканчивалось неожиданным переходом к новостям мировой экономики и политики. Все остальные сотрудники «ВиК» полностью соответствовали образу своего руководителя и работали с полной отдачей. Исключением был, пожалуй, Александр Романович Хренов – тихий и безобидный алкоголик-созерцатель, который начинал регулярно ходить на работу только за неделю до зарплаты. Единственный раз, когда он с интересом принял живое участие в работе всего коллектива, было обсуждение проекта строительства судоходного канала от Каспийского моря до Персидского залива. Но получив зарплату, Александр Романович опять удалился в свой внутренний мир.
Неудивительно, что в такой запарке никто и не заметил, что в один из будничных дней руководитель службы протокола ООО «ВиК» Вера Павловна Сташина не пришла на работу, несмотря на то, что она относилась к числу самых дисциплинированных членов трудового коллектива. Её отсутствие на рабочем месте ни у кого не вызвало вопросов, а уж тем более беспокойства. А зря…
Накануне вечером Вера Павловна, как обычно, во время показа программы новостей сидела за столом на кухне и ела морковный салат, давно уже ставшим её диетическим ужином с того дня, когда у неё возникло желание сохранить расползавшуюся фигуру. Время от времени она поглядывала на экран телевизора, стоявшего на холодильнике. В тот момент, когда российский премьер-министр на заседании правительства своим неповторимым бархатным баритоном, без сомнения, оказывающим непоправимое воздействие на половые чакры женщин, начал озвучивать оптимистичные прогнозы развития экономики до конца года, внимание Веры Павловны к говорящему сменилось лёгкой застенчивостью. На кухне, кроме неё, никого не было – муж с сыном были в большой комнате и тоже смотрели телевизор, а дочь трепалась по  телефону с одноклассником в коридоре. Но, несмотря на это, у Веры Павловны вдруг возникло ощущение чьего-то присутствия рядом с ней. Вера Павловна вздрогнула и огляделась – вокруг была мирная и привычная обстановка. Она снова взглянула на экран – симпатичное породистое лицо премьера говорило ей: «Экономический рост в этом месяце, как и в предыдущие, превысил пять процентов. Он должен сохраниться до конца года при том, что правительство должно жёстко контролировать свои расходы, чтобы сдерживать инфляцию...». От неожиданно навалившегося понимания, что председатель российского правительства говорит лично с ней, что его речь произносится специально для неё, у Веры Павловны съёжилось сердце. Застигнутая врасплох, в дешёвом домашнем халате, на кухонном диване, с морковным месивом во рту, она не знала, как поступить. Поддавшись чувству женской стыдливости, Вера Павловна, шумно звякнув чайной ложкой, оттолкнула тарелку и привстала с места, чтобы выбежать из кухни… Но ровный и уверенный голос премьера остановил её необдуманный порыв: «…первые итоги свидетельствуют о том, что инфляция в этом месяце была равна нулю. Однако подобный уровень сложился в целом, то есть по совокупности всех отраслей». Смущённо присев, Вера Павловна поправила причёску, одёрнула халат и даже улыбнулась, несмело посмотрев в лицо премьера. Продолжая свою речь, Михаил Касьянов поблагодарил её за это одобрительным взглядом – выражение его глаз можно было бы перевести приблизительно в следующие слова: «Спасибо, моя дорогая». Через несколько секунд Вера Павловна была всецело погружена в разгадывание смысла произносимой для неё речи…
Выслушав до конца сказанное ей, она долго сидела за столом, анализируя произошедшее.
Столь экстравагантный способ признания ей в любви – под видом выступления в теленовостях – стал самым потрясающим событием в жизни Веры Павловны. Конечно, та необычность, с которой были выражены чувства её обожателя, объяснялась прежде всего тем, что этот давний, как оказалось, поклонник занимал столь высокую должность, был публичен, в конце концов, женат. Не мог же Касьянов взять и просто с букетом цветов объявиться у дверей её квартиры со словами: «Верочка, я твой навеки!». Нет, такое исключалось. Это Вера Павловна поняла сразу. Непонятно было другое – почему Михаил так долго скрывал свои чувства?
– Ах, да, – Вера Павловна вспомнила смысл ответа на этот вопрос, скрытый в потоке официальной речи.
Судя по интонации Касьянова, было очевидно, что ранее он боялся оказаться не достойным её взаимности. И только теперь, с высоты достигнутого жизненного статуса, он мог обратиться к ней со столь смелым предложением – стать его тайной любовницей.
Как человек высоконравственный Вера Павловна, безусловно, исключала двойственность (а уж тем более, тройственность) в своей интимной жизни, и мысли о супружеской измене отметались без колебаний. Хотя любовь к мужуза шестнадцать лет совместной жизни давно превратилась в привычку, даже скуку, Вера Павловна никогда не задумывалась о поиске нежности и ласки где-то на стороне. Более того, её отношение к подругам и приятельницам резко менялось, если ей становилось известно, что они ведут аморальный образ жизни. Поэтому столь откровенная прямота Касьянова была поначалу воспринята Верой Павловной как неслыханная дерзость и унизительное для женщины приглашение высокого начальника побыть его сексуальной утехой. Но в то же время, та глубинная искренность, которая была в его интонации, и такие о многом говорившие глаза не могли вызывать сомнения в честности и безысходности его поступка.
Растроганная и растерянная, Вера Павловна с трудом нашла в себе силы встать и пойти в большую комнату. Увидев Андрея, дремавшего в кресле у телевизора, и Кирюшку, игравшего на полу с пластмассовым верблюдом, на горб которого был усажен плюшевый зайчик, Вера Павловна тихо заплакала. Давно забытое чувство расставания с привычной обыденностью вернулось к ней сквозь слёзы. Когда-то она, будучи семнадцатилетней девушкой, испытывая те же переживания, плакала на выпускном вечере в школе. Потом была институтская прощальная вечеринка, где были те же причины для слёз. Эта печаль расставания с частью своего прошлого знакома каждому. Ведь даже бродяге известно сентиментальное чувство привязанности…
– Ты чё, ма? – голос Маши заставил Веру Павловну вздрогнуть.
Дочь стояла рядом и, не отрывая от уха трубку телефона, удивлённо смотрела на неё.
Вера Павловна быстро утёрла слёзы и улыбнулась дочери, перебирая в голове варианты ответов. Но Маша сама нашла подходящее объяснение расстройства матери:
– Ты из-за этого, что ли? – Маша кивнула в сторону телевизора.
На экране телевизора голливудский спецназ спасал человечество от очередной глобальной катастрофы.
– Да, – задёргала головой Вера Павловна.
– Ну ма, ты даёшь… – Маша отвернулась и пошла в свою комнату продолжать телефонный разговор со своим парнем: – Извини, Лэд, это я на мамашу отвлеклась…
Весь вечер Вера Павловна провела на автоматизме. Никто из домашних не заметил её странной задумчивости. Готовясь ко сну, муж устало и привычно шлепками загнал Кирюшку в постель, отругал Машку за то, что она опять сегодня не ходила в школу, и ушёл в спальню. Дочь после разборок с отцом, злобно протопав босыми ногами по коридору, достала из школьной сумки плеер с наушниками и, хлопнув дверью, закрылась у себя в комнате. Всё было, как всегда. Лишь только для Веры Павловны это был необычный вечер. Мысль о двойственности положения, в которое она была ввергнута таким внезапным вмешательством в её доселе спокойную и устроенную жизнь, начала свой мучительный поиск ответа на губительный для русской души безответный вопрос: «Что делать?».

* * *

– Ты что удумала, а? – грозно вскрикнула Нина Петровна, показывая всем своим видом, что этот разговор неизбежно срывается на бабскую ругань.
– Нет, мама, – всхлипнула Вера. – Я больше так не могла. Не могла больше обманывать Андрея. Это не могло продолжаться бесконечно. Иначе бы я, как Анна Каренина…
– Ещё чего! – ещё громче Нина Петровна закричала на дочь. – Совсем с ума сошла? А о детях подумала?
– Тише, мам, – Вера призвала мать понизить голос, машинально поднеся указательный палец к губам.
Разговор между матерью и дочерью происходил в маленькой кухоньке «хрущёвской» квартиры, где проживала теперь уже одинокая Нина Петровна (её муж и отец Веры умер восемь лет назад). Сейчас Кирилл шумно игрался в комнате, в которой прошла жизнь Веры до замужества.
– Пускай слышит, – всё-таки понизив голос, но тем же грозным тоном сказала Нина Петровна. – Пускай знает, какая у него мать.
Воцарилось молчание. Игривый вопль Кирюшки отчётливо доносился из комнаты. Ребёнок, привыкший часто играть сам с собой, обходился собственной фантазией, чтобы не скучать в одиночестве.
– Ну хорошо, есть у тебя любовник, – прервала молчание Нина Петровна. – Пусть будет. Для души. В конце концов, это современно…
– Прекрати, мама! – теперь уже закричала Вера. – Я не такая, как некоторые. Двойная жизнь не для меня. Поэтому только развод! К тому же есть веские причины, о которых я не могу тебе говорить.
– А Андрей-то что думает? – подавленная такой решительностью дочери, спросила Нина Петровна.
– Ну мы же продвинутые люди, мам, – раздражённо ответила Вера. – Сказала, что люблю другого. Он уже давно подозревал, что со мной что-то неладное происходит.
Перед глазами Веры проплыл этот драматичный диалог вчерашней давности.
– Кто он? – спросил Андрей, когда Вера, набравшись смелости, объявила ему о разводе.
– Работаем вместе, – соврала Вера.
Бедный Андрей, потрясённый таким вероломством жены, тихо разрыдался. Предвидя эту реакцию, Вера завела этот разговор, когда дома не было детей (Маша ушла на вечерний сеанс в кино со своим парнем, а Кирюша был намеренно оставлен ночевать у Нины Петровны). Вера также не исключала, что у Андрея – тонкокожего, ранимого и безвольного очкарика – могут вдруг проснуться мужицкие инстинкты и с ним придётся драться.
– Прости меня, Андрюш, – стараясь не глядеть ему в глаза, сквозь слёзы сказала она. – Так будет лучше для нас обоих и для детей. Завтра я переезжаю к маме.
Прошедшую ночь они спали раздельно. Спали, конечно, условно, поскольку уснули оба только под утро.
– Ты говоришь, у тебя какие-то серьёзные причины. Какие? – спросила Нина Петровна, не подозревая, что возвращает своим вопросом Веру из вчерашнего дня и, вкрадываясь в доверие, предположила: – Ты беременна от него?
– Нет, пока до этого дело не дошло, – успокоила свою мать Вера.
– Звать-то хоть как его? – смирившись с жизненным выбором дочери, Нина Петровна начала заочное знакомство с будущим зятем.
– Миша.
– А чем он занимается?
– Работает в правительстве, – уклончиво ответила Вера.
– Ах, вот оно что, – одобрительно качнув головой, Нина Петровна высказала своё понимание поведения дочери.
Вера, наконец, улыбнулась матери. У той, в свою очередь, разгладились на лице морщины, а в глазах засияла радостная догадка причины той решительности дочери, с которой последняя отстаивала свой разрыв с мужем.
– Ладно, – вставая со стула, сказала Вера. – Пойду вещи разбирать.
Зайдя в комнату, где играл сын, Вера начала молча распаковывать чемоданы. Кирюшка, увидев среди вещей и свои одёжки, подбежал к матери и начал их беспорядочно растаскивать по комнате. Рассредоточив свои вещи по разным углам, Кирюшка спросил:
– А зачем это тут?
– Потому что теперь мы будем жить у бабушки, – развешивая свои платья в шкафу, сказала Вера.
– Ы-ы-ы… Не хочу у бабушки… – заныл Кирюшка.
– Почему? Ты же её любишь.
– Она меня не кормит, – начал он выдумывать глупости.
– Что значит, не кормит? – Вера озабоченно посмотрела на упитанного малыша.
– Ну кормит, конечно, – стал он жалобно оправдываться.
– Всё время суп заставляет есть. Котлеты. А мне так сырочка хочется!
Впервые за эти мрачные недели Вера искренне рассмеялась. Бросив полиэтиленовую упаковку с шерстяным пуловером обратно в раскрытый чемодан, Вера обеими руками обхватила Кирюшку и повалила его на диван. Ребёнокигриво завизжал.
– Сырка, говоришь, захотел? – начала тискать она сына.
– Да, – раскатисто захохотал тот. – Шоколадного.
– А не слипнется у тебя тут? – щипнув егоза попку, пошутила она в ответ.
– А-а-а…
На веселье в комнату заглянула и Нина Петровна. Стоя на пороге, она молча смотрела на игру дочери с внуком, вспоминая и свои материнские ласки, давным-давно подаренные Вере. Конечно, Кирюшка не будет сильно скучать по отцу и по прежней квартире, справедливо рассуждала Нина Петровна, поскольку не заметит особых перемен в своей жизни, ведь с полуторагодовалого возраста родители почти ежедневно с утра до вечера оставляли его у бабушки. В ясли и детсад ребёнок никогда не ходил – к моменту его рождения московские власти уже раздали это советское наследство налоговым инспекциям, милиции, судам и другим более нужным для современной России учреждениям. Сложнее было с Машей. Захочет ли она переезжать в другой район Москвы? Совсем недалеко отсюда, но всё же. Ведь там у неё были давние друзья и знакомые.
– А как быть с Машей? – озвучила свои переживания за внучку Нина Петровна.
– С Машей? – отвлекаясь от игры с ребёнком, переспросила Вера. – А что за неё волноваться? Она уже взрослый человек. Через год школу заканчивает.
– Соплюха она ещё, – возразила Нина Петровна. – В таком возрасте за ней глаз да глаз нужен.
– Мама, перестань, – отмахнулась от матери Вера и, встав с дивана, продолжила раскладывать вещи. – Не забывай, что поколение Маши особенное. Дети перестройки взрослеют очень быстро.
Возбуждённый Кирюшка скатился на пол, требуя продолжения баловства. Заметив, что на его крики и кривляния взрослые не реагируют и продолжают свой разговор, он попытался вырвать из рук матери вешалку с юбкой. В ответ получив шлепок, ребёнок спрятался за диван и затих.
– Дети перестройки! – передразнила Веру Нина Петровна. – Причём здесь перестройка?
Рождение Маши пришлось именно на тот краткий период всеобщей эйфории, который наступил после того,как на политическом небосклоне середины восьмидесятых засияла солнечная лысина коммунистического генсека, озарившая своим светом дорогу из унылой советской действительности в завтрашнее счастье и процветание. Страна с восторгом приветствовала своё обманчивое будущее и наивная надежда людей на обещанное благополучие воплотилась в серьёзную любовь, став причиной последнего в истории СССР бэби-бума.
Вера не стала ничего говорить по этому поводу, зная прекрасно, что реакция Нины Петровны на упоминание об уникальности подрастающего поколения может быть бурной, с враждебными отзывами о методах современного воспитания и нестерильными выражениями в адрес Маши.
– Я ведь вот чего беспокоюсь, – продолжила пояснять свои опасения Нина Петровна. – Девка ведь не парень. Это парню глупость сотворить, всё равно что высморкаться, а для девчонки – травма на всю жизнь.
В действительности опасения Нины Петровны были уже запоздалыми. Два месяца назад Маша огорошила мать своей проблемой – после неутешительных анализов подтвердились подозрения, что Маша «в положении». Вере, конечно, было известно, что Маша дружит с одноклассником «Лэдом» (то есть Лёней Колесниковым), но то, что их отношения приобрели столь опасный характер, стало для неё открытием.
– Это когда же вы успели? – только и смогла спросить Вера.
– Ну мам, мы только попробовали, – смущённо ответила дочь.
После недолгой воспитательной беседы, закончившейся скандалом, Вера быстро нашла возможность решить эту проблему без огласки. Андрей заподозрить ничего не успел. Аборт Маше был сделан втайне от него, и поэтому несколько дней, прогулянных ею в школе, как обычно, остались лишь дополнительным поводом к его беззубой строгости по отношению к дочери. Вера предвидела, что та невидимая дистанция, образовавшаяся после этого между отцом и дочерью, не позволит Маше комфортно чувствовать себя, если она останется жить у Андрея. Так что, с кем останутся дети после развода, у Веры сомнений не было.
Вера продолжала молчать. Сев на диван, она оглядела комнату. Мысль о том, что ей когда-то после замужества придётся вернуться обратно в «родительский дом», ещё месяц назад показалась бы абсурдной. Ранее эта квартира всегда говорила ей о давних, почти исчезнувших из памяти, радостях и переживаниях. С момента переезда к мужу здесь она уже чувствовала себя в гостях. Но несмотря на своё возвращение под сень прошлого, она отчётливо понимала, что для неё наступила новая жизнь.

* * *

Когда накануне судебного заседания позвонил Андрей и попытался в последний раз уговорить Веру одуматься и вернуться к нему, Вера ещё раз попросила у него прощения, но холодно и твёрдо подтвердила свое окончательное решение.
– Верочка, если ты думаешь, что я когда-нибудь попрекну тебя за твою измену, – доносились из трубки до неё жалобные слова Андрея, – то я уверяю тебя, никогда…
– Давай без надрыва, – оборвала она его. – Будь, наконец, мужиком! В конце концов это не смертельно.
– Хорошо, – подчинился Андрей, и в его голосе появились более низкие обертоны. – Но имей в виду, что я попрошу судью, чтобы нам дали срок для примирения. Мне в этом отказать никто не вправе. Таков закон. Может, за эти три месяца у тебя что-то поменяется. Я терпеливый, я подожду. А потом вместе посмеёмся.
Но этот шантаж Андрея наткнулся на шантаж со стороны Веры:
– Тогда я сообщу, куда следует, где и кем ты работаешь.
На другом конце телефонного провода повисла долгая пауза. Андрею было о чём задуматься. Он работал в известной на всю страну фирме, специализирующейся на продаже антивирусных компьютерных программ. Но вот только занимался он в этой уважаемой всеми организации разработкой и распространением в виртуальном пространстве этих самых вирусов, дабы фирме было с чем бороться. Эта работа засекреченной группы программистов-вирусологов, собственно говоря, и была причиной коммерческого успеха фирмы. Андрей был автором более сотни вредоносных программ. И его труд высоко ценился.
– Ну что ж, я сделал всё, что мог, чтобы сохранить нашу семью, – наконец, капитулировал Андрей и повесил трубку.
На следующий день в назначенное время он в суд не явился. Но Веру это не беспокоило, так как она знала, что это не помешает вынесению судебного решения. Её обеспокоило другое – как только она открыла дверь в кабинет судьи и хотела сказать, что явилась, ей оттуда грубо ответили:
– Ждите, женщина!
Ожидая в душном обшарпанном коридоре, стоя среди граждан, пришедших сюда в надежде найти потерянную правду, Вера растерянно думала о том, почему судья к ней отнёсся как к обычной заявительнице:
– Неужели Михаил не предупредил судейских чиновников, что приду я? Ведь он сам настоял на этом разводе…
Объяснение такого бездействия Касьянова, что, мол, судебная власть в России независима от исполнительной, всерьёз не принималось вообще. А в частности, потому что, когда на глазах у всей страны на Касьянова в день голосования на выборах в Государственную Думу в декабре 2003 года было совершено «покушение» – бросок сырым яйцом, – виновница этого шоу на избирательном участке, национал-большевичка Наталья Чернова была немедленно привлечена к уголовной ответственности и посажена в тюрьму. Более того, как писали газеты, в Оренбург, откуда была родом эта продуктовая террористка, была направлена московская следственно-оперативная бригада, устроившая там по прибытию облавы и обыски среди оренбургских национал-большевиков. О, как прогнулись! И Вера вправе была рассчитывать на то, что и в её деле правосудие проявит такое же подобострастие.
Превозмогая обиду на Касьянова за то, что он пустил на самотёк развитие столь особенного события в их отношениях, Вера прождала в коридоре суда больше часа. За это время она уже рассталась с тем представлением о процедуре развода, которое ей рисовалось накануне – официально и со строгой торжественностью судья в чёрной мантии объявит: «Именем Российской Федерации…». Поэтому, когда мелкий мужичок, представлявший в этом районе Москвы правосудие, сказал ей, чтобы она пришла через десять дней за выпиской из судебного решения, Веру не удивила эта серая обыденность.
Домой Вера вернулась злой и заплаканной. Маленький праздник, который она хотела устроить по поводу развода, отменился сам собой. Единственным утешением было то, что в квартире никого не было – Маша была в школе, а Кирюшка с бабушкой в это время были на прогулке.
Эмоции, которые она пыталась сдерживать на улице по пути домой, здесь, в квартире, нашли своё выражение в безудержных рыданиях.
– Я бросила любимого мужа ради тебя! – кричала навзрыд Вера, сидя в кресле, обхватив руками колени. – Я терпела все насмешки прохожих… Я, как дура, ждала тебя каждый день… А ты только смотрел из телевизора! Я думала, что хотя бы сегодня ты дашь о себе знать! Сколько
можно играть в прятки? Ты что, Миша, издеваешься надо мной?
Вдруг неожиданно её душевные стенания прервал столь знакомый баритон:
– Успокойся, милая. Найди в себе силы простить меня. Обещаю, мы обязательно скоро увидимся.
В квартире, где происходила эта сцена ни радио, ни телевизор не работали. В испуге Вера соскочила с кресла и начала оглядываться по сторонам. Голос Касьянова, как ей послышалось, звучал откуда-то сверху. Взглянув на люстру на потолке, Веру посетила догадка... И в этот момент она услышала отчётливый вздох, исходивший из одного из плафонов люстры… Вера вздрогнула…

* * *

– Вера, Верочка, проснись… – разбудил её осторожный шёпот.
Она открыла глаза и увидела, что потухшая лампочка на потолке излучает едва различимый зелёный свет, похожий на слабое свечение в ночи фосфорических статуэток и ёлочных игрушек.
– Я жду тебя, милая, – голосом Касьянова сказала лампочка.
Вера Павловна встала с кровати и огляделась. Комната, где она обычно ночевала с Кирюшкой, выглядела очень странно. Шкаф, трюмо и ковёр были из квартиры Андрея, на стенах были старые, бывшие до ремонта, обои, а шторы на окне были похожи на те, которые Вера  Павловна давным-давно видела в гостях у одноклассницы. Это даже была не та комната, поскольку и её размеры, и расположение окна и двери были другими. Но Вера Павловна почему-то пребывала в состоянии полной уверенности, что это именно её комната в квартире матери. Тихо пройдя к двери, она поймала себя на мысли, что надо одеться, и подошла к шкафу, но обнаружила, что он пуст. В этот же момент она заметила, что стоит одетой в тёмное вечернее платье.
Это не удивило её, так как поняла, что спала в нём. Выйдя из комнаты, Вера Павловна оказалась в абсолютно незнакомом месте – в начале длинного и широкого коридора, по левую сторону которого были большие зарешёченные окна, через которые проникал серый несолнечный свет, а по правую – железные двери, пронумерованные и покрашенные в серо-голубую краску. Одна из этих дверей была открыта. Вера Павловна подошла к ней и заглянула в дверной проём. Это была тюремная камера.
Возле привинченного к полу железного столика в белой сутане и шапочке Римского Папы сидел Михаил Касьянов. Напротив него на «шконке» сидела коротко стриженная девушка, на плечи которой была накинута серая тюремная фуфайка. Склонившись друг к другу, они неслышно о чём-то перешёптывались. Наблюдая за этой трогательной сценой, Вера Павловна вспомнила фрагменты известного на весь мир телерепортажа, посвящённого визиту Иоанна Павла II в тюрьму «Ребиббиа» к раскаявшемуся турецкому террористу Мехмету Али Агдже, отбывавшему там наказание за покушение на главного католика 13 мая 1981 года. Но в этой камере, как догадалась Вера Павловна, на месте настоящего террориста сидела Наталья Чернова – «яичная бомбистка» из НБП.
Недолго постояв на входе, Вера Павловна зашла внутрь камеры. Ни Касьянов, ни девушка не заметили этого.
– Здравствуйте, – кто-то негромко поприветствовал Веру Павловну из-за спины и тут же спросил её: – Вы к кому?
Оглянувшись, Вера Павловна увидела Эдуарда Лимонова, стоявшего в левом углу камеры возле проржавевшей этажерки. Живой русский классик, одетый в чёрный смокинг и белую сорочку с бабочкой, смотрел на Веру Павловну своим уникальным взглядом – сквозь линзы очков её оценивали увеличенные глаза маньяка-интеллектуала. На этажерке стояла маленькая электроплитка, на которой потрескивала жарящаяся на чугунной сковородке яичница.
– Это ко мне, – встав с места, сказал Касьянов и, мило улыбнувшись Вере Павловне, подошёл к ней. – Здравствуй, моя дорогая.
Вера Павловна, давно мечтавшая об этой встрече, хотела броситься с жаркими поцелуями на шею Касьянова, но посторонние люди и столь непривычное для Касьянова папское облачение остановили её чувственный порыв. Оставаясь на месте, она смотрела на своего возлюбленного, не зная, как поступить.
– Извини, Верочка, мне нужно переодеться, – развёл руками Касьянов. – Я сейчас. Вот только расстанусь со святостью.
Зайдя за грязную занавеску, за которой прятался туалет тюремной камеры, Касьянов начал переодеваться. Чтобы не смущать себя и его, Вера Павловна вышла обратно в коридор, или на «продол», как его называют зеки. В конце коридора, противоположно тому, откуда пришла сюда она, раздался лязг цепей, скрип и мужская ругань. С минуту она вглядывалась в даль «продола», пытаясь разглядеть очертания фигур людей и какого-то большого предмета, катившегося ей навстречу. Им оказалась железная клетка с человеческий рост, которую катили два конвоира. Когда клетка подъехала ближе к Вере Павловне и остановилась, она увидела внутри неё молодого парня с голым торсом и распростёртыми руками, которые были прикованы кандалами к прутьям клетки по разным её сторонам. Он был почти распят. Его конвоиры выглядели очень необычно – в судейских мантиях, а их лица скрывали чёрные спортивные шапочки с прорезями для глаз. Вооружены они были тоже не менее странно – у одного была коса, а у другого вилы. Они молча посмотрели на Веру Павловну и ушли, показав на своих спинах большие чёрно-жёлтые нашивки «ОМОН». Вера Павловна, заметив на себе взгляд заключённого, отвела глаза в сторону и хотела уйти, но он остановил её своим вопросом:
– Что, стыдно в глаза мне смотреть?
– Я вас не знаю, – ответила она. – Мне нечего вас стыдиться.
– Я тот, кого вы распяли.
– ?
– Неужели ты забыла двадцать второе августа девяносто первого года? – немного прищурив глаза, сказал парень. – Когда ты и ещё сотни тысяч ртов орали мне в лицо с экрана телевизора: «Россия, Ельцин, Свобода!». Вспомни массовую свистопляску на площади у Дома Советов, устроенную в честь победы над старыми пердунами из ГКЧП. Я тогда был за тысячи километров от Москвы. Но ваша оргия шумела под окном моего дома у подножия Алтайских гор. Я был в эпицентре катастрофы. Ты не помнишь мои слёзы ненависти? Вспомни, как я умолял: «Где моя доблестная Армия? Где мой грозный КГБ? Замесите эту толпу в кровавую кашу. Начните гражданскую войну! Спасите Империю!..».
Вера Павловна была в недоумении. Откуда этот парень мог знать, что она действительно была в тот день у здания Верховного Совета РСФСР? Усталые и счастливые, после трёх ночей бдения «на второй линии обороны Белого Дома», она и Андрей, как и тысячи других, радовались победе над «путчистами».
Склонив голову, парень устало и хрипло продолжал говорить, но уже не с Верой Павловной, а скорее сам с собой:
– Даже разгромленный при Ватерлоо и поверженный навсегда Наполеон был счастливее меня в ту минуту, когда в последнем отчаянном броске на врага погибала его «Старая Гвардия», выдохнув на прощание: «La garde meurt mais ne se rend pas!». Откуда же мне, провинциальному юноше, тогда было знать, что моя Родина уже предана коммунистами-перестройщиками, что советское офицерьё поголовно изменит священной присяге и охотно переоденется в позорную, полунатовскую форму, что чекисты тихой гурьбой перейдут на службу к ворам и мошенникам и устроятся при них сторожами. Я не мог – просто не мог! – допустить мысли, что страна станет жертвой мелких и мелочных зверьков-паразитов, что они смогут разорвать такого льва, как СССР. Оказалось, что сделать это было слишком просто. Достаточно было объявить о том, что в эгоизме, алчности, стяжательстве нет ничего постыдного, что это нормально. И зверьки-паразиты, до этого прятавшиеся среди людей, тут же откажутся от человеческой сущности, начнут сбиваться в стаи, чтобы хозяйничать повсеместно, поедая богатства страны, уничтожая понятия о добре и справедливости, порабощая народы, кромсая души границами уродливых государств…
Парень поднял голову и посмотрел на Веру Павловну. После короткой паузы он презрительно сплюнул на пол своей клетки и ухмыльнулся. С минуту они оба молчали.
В памяти пристыженной Веры Павловны замелькали эпизоды того массового зрелища: огромное полотнище трёхцветного российского флага было перекинуто вдоль парапета Дома Советов, как половик на перилах балкона; какой-то придурок с автоматом на коленях сидел на перилах этого балкона, свесив ноги и прижав своей задницей российский триколор, чтобы его не сдуло ветром истории. После нескольких громогласных выступлений ораторов победное торжество превратилось в клоунаду, в которой участвовали и новоявленные, наскоро выдуманные, государственные чины, и эстрадные скоморохи, и чумазый танкистик – «воин за свободную Россию». Потом к трибуне прорвался похожий на беса с отпиленными рогами священник-демократ и расстрига Глеб Якунин и понёс такую ахинею, что Геннадий Бурбулис – придворный философ и госсекретарь России – был вынужден призвать его вполголоса:
– Ты про Бога давай, про Бога…
За спиной Веры Павловны громко хлопнула дверь. Она оглянулась и увидела, что Касьянов с Лимоновым вышли из камеры. Переодетый в строгий синий костюм, Касьянов подошёл к ней и, обворожительно улыбнувшись, предложил ей взять его под руку. Взволнованная Вера Павловна продолжала стоять неподвижно, глядя то на Касьянова, то на Лимонова.
– Слава России! – вскинув вперёд и вверх сжатую в кулак руку, парень из клетки поприветствовал Лимонова. – Ну как вам тут? – приглушённым голосом спросил его Лимонов.
– Тяжело, конечно, комрад Лимонов, – ответил парень. 
– Но лучше здесь, чем с фольклорными старушками, поющими на сборищах в честь седьмого ноября революционные песни. О русских националистах, зачатых в пробирках еврейских политических химиков, я вообще молчу. Так что будем считать это моим вкладом в подготовку нашей революции.
Михаил Михайлович, заметив некоторое замешательство Веры Павловны, сам взял её за руку и повёл по коридору. Удаляясь от клетки, она продолжала слышать разговор национал-большевистского вождя со своим последователем.
– Ничего-ничего, Максим, – подбодрил Лимонов парня в клетке. – Все великие люди сидели в тюрьме: Ленин, Гитлер, Сталин… Я тоже сидел.
– Когда начнём? – спросил своего вождя Максим.
– Посидите ещё чуть-чуть, – ответил вождь и, попрощавшись с заключённым, быстрым шагом начал догонять Касьянова с Верой Павловной.
– Ну как, Михал Михалыч? – спросил Лимонов, поравнявшись с Касьяновым. – Берёте нас в большую политику?
– Да-да, конечно, – на ходу ответил Касьянов. – Берём.
Но вот только позвольте задать вам, Эдуард, интимный вопрос: зачем вам эта троцкистская бородка и усы? Без них вы были мужественнее.
– Что вы! – подкручивая усы, засмеялся Лимонов. – Ведь я так похож на Дона Кихота!
Михаил Михайлович и Вера Павловна дошли до конца коридора и повернули направо, оказавшись перед большими дубовыми дверями. Лимонов отстал за углом. Касьянов открыл двери и галантно пропустил Веру Павловну вперёд.
К её удивлению, это были двери в просторный кабинет с письменным столом на точёных ножках и кожаной мебелью. Жестом указав ей сесть на диван, Касьянов сел в кресле напротив.
– Ну вот и встретились, – сказал Касьянов. – Рада?
На самом деле она не ожидала, что их встреча будет именно такой, в тюрьме, да ещё и при посторонних. Кроме того, происходящее вокруг казалось странным, даже абсурдным. Большой радости от этой встречи она уже не испытывала.
– Где мы, и что вообще происходит? – спросила она.
– Мы в глубоком сне, – ответил Касьянов. – В самом глубоком. Глубже уже начинаются пророческие видения, но туда нам нельзя.
Веру Павловну нисколько не потрясло это сообщение о её отрыве от реальности. Она сразу почувствовала это, как только её «разбудила» лампочка, но не хотела себе в этом признаться. В то же время, ранее она не испытывала ничего подобного, и её желание проверить  себя в необычном состоянии, не боясь, что в реальности это будет иметь последствия, возбудило в ней страстное любопытство. Однако, прежде чем во сне отправиться в полёт, она решила выяснить, какова была суть увиденного, то есть попытаться найти истолкование сна, не выходя из него.
– Михаил, что у тебя общего с этим экстремистом? – строго спросила Вера Павловна, имея в виду его отношения с Лимоновым.
– Что, очень похож? – добродушно улыбнулся Касьянов. – Это был не он. Настоящий Лимонов, пламенный революционер-романтик и бесстрашный партизан, был убит в ожесточённом бою на Алтае. Миф о пленении русского Че Гевары спецназом ФСБ был нужен, чтобы завладеть его оловянными солдатиками. Одного из них ты только что видела. А место подлинного вождя революции занял заурядный диссидент со стандартным набором фраз о диктатуре, тоталитаризме и правах человека. А поскольку сейчас Россия опять скатывается в своё имперское прошлое, диссиденты снова позарез нужны.
– Как в имперское прошлое? – всполошилась Вера Павловна. – Миша, этого нельзя допустить! Разве мы зря боролись за демократию, за либеральную экономику? Вспомни, как всё прекрасно начиналось…
– Всё начиналось с цековских квартир и госдач… – с ностальгической задумчивостью, будто из глубин памяти черпая воспоминания, сказал Касьянов. – Когда наши партийные вожди устали от казённости и ощущения временности… А тут ещё и сверкающие витрины Запада манили к себе. Хотелось бросить весь этот надоевший советский колхоз и примкнуть к их красивым тусовкам. Это и было главной причиной перестройки.
Касьянов взял с письменного стола серебряный колокольчик и беззвучно потряс им в воздухе. Через несколько мгновений двери открылись, и Вера Павловна увидела, как в кабинет вошли одетые в чёрные костюмы Аркадий Вольский и Александр Яковлев, принеся шампанское.
Брызгая пенной струёй из стороны в сторону, они кое-как разлили его в бокалы и сконфуженно убежали.
Изумлённая Вера Павловна долго не могла отвернуть головы от дверей, за которыми скрылись эти известные личности. Маленький торжественный ритуал был смазан, а шампанское оказалось безвкусным. Но Касьянов, как ни в чём не бывало, продолжал:
– Они думали, что достаточно распустить колхоз и можно смело рядиться во фраки и смокинги. Но они забыли основной закон рыночной экономики – то, что любой рынок находится под чьей-нибудь «крышей». Когда наши колхозники со своими мешками и бидонами оказались на
мировом рынке, им открыласьистина – этот рынок уже более двухсот лет крышует англосаксонская преступная группировка. Имеющая, как тебе известно, самый большой исторический опыт колонизации целых стран и континентов. Именно они, потомки основателей гигантской колониальной империи и колоссальной американской мощи, подсунули мистеру Горби шутливую идейку о преобразовании СССР в некое содружество суверенных, независимых… По типу Британского Содружества. Но тонкость английского юмора в том, что он вызывает смех только у англичан. Впрочем, это было бы действительно смешно, если бы горбачёвская чета после предательской ликвидации Советской Империи с тем же почётом разъезжала по бывшим владениям, как английская королевская семейка ездит по Австралии, Канаде, Новой Зеландии… Поэтому, как только Горбачёв открыл рот, чтобы сказать об «обновлённом Союзе», во всех его национальных провинциях уже с радостью встречали британских педагогов и советников ЦРУ. Потому что мозги величиной с грецкий орех не были способны вместить ни прошлого, ни будущего. Завалив Союз макулатурой ФРС, англосаксонская ОПГ сделала ставку на укров и всё пошло как по маслу…
– Но о свободе мечтали не только украинцы, но и прибалты, и грузины… – перебила Касьянова Вера Павловна.
– Тебе неизвестно, кто такие укры? – удивлённо спросил он.
– Древнее название жителей Украины? – припомнила Вера Павловна один из исторических очерков, прочитанных ею на работе.
Как сообщалось в статье киевского академика Тараса Жопко, общепризнанное мнение о том, что слово «Украина» происходит от общеславянских слов «край», «окраина», является ошибочным. Как считал автор, Украина – это страна укров, т. е. мигрантов из Атлантиды, основавших суперцивилизацию на берегах Днепра, но вскоре уничтоженную русскими дикарями. К счастью, укры успели передать свои достижения ацтекам, грекам, египтянам, римлянам и китайцам, благодаря чему импульс к развитию у человечества был сохранён.
– Укры – это сокращённое название людей, которые живут ради своей утробы, корысти и разврата, – внёс уточнение Касьянов. – К малороссам это не имеет никакого отношения.
Вера Павловна прикусила губу и от чувства неловкости поджала ноги. Касьянов тем временем продолжал:
– Именно их проникновения в руководство страны смертельно боялся Сталин и хотел им противопоставить «орден меченосцев».
Вера Павловна закончила «политех» в советские времена, и поэтому из курса истории КПСС ей было известно о том, что под «орденом меченосцев» подразумевалась партия большевиков – так, однажды Сталин поделился о своей мечте сделать из членов своей партии не обычных функционеров-аппаратчиков, а братьев по духу, фанатиков веры в коммунистические идеалы.
– Но украм удалось убить Сталина, а чуть позднее – Берию, – продолжал свой экскурс в советскую историю Касьянов. – Укры думали, что вместе с ними они похоронили и сталинскую мечту об «ордене меченосцев». Но Сталин, видимо, на том свете до сих пор хитро улыбается в
усы. Оказывается, он мечтал не о каком-то тщательном отборе в большевистскую партию только очень убеждённых коммунистов, а о некой мистической связи хранителей священной тайны России. Быть посвящённым в эту тайну – значит знать разгадку её непобедимости. Этот духовный орден всё-таки был создан, и сейчас он уже накинул петлю на шею российского либерализма и демократии…
У Веры Павловны от испуга перехватило дыхание. Мысль о том, что в Россию может вернуться эпоха сталинизма, повергла её в ужас. Через некоторое время, избавившись от шока, она растерянно спросила Михаила Михайловича:
– А чем это грозит нам с тобой, Миша? Нас расстреляют?
– Не знаю насчёт расстрела, – пожал плечами Касьянов. – Но то, что меня скорее всего выставят на улицу, это точно.
– Но откуда такие прогнозы, Миша? – пытаясь успокоиться, спросила Вера Павловна. – Откуда ты всё это знаешь?
– К тому времени, когда я стал премьер-министром, наше туземное правительство уже заслужило высокое доверие в Вашингтоне и Лондоне. Поэтому меня сразу поставили в известность о том, что британская мистическая разведка, МИ-666, получила секретную, точнее, сакральную информацию о том, что этот сталинский орден готовит некую спецоперацию по внедрению своего агента в российское руководство. Но наш политкагал отнёсся к этим сведениям без достаточного внимания. И вот только недавно по результатам сверхдальнего эхоперехвата были получены новые данные. После их дешифровки оказалось, что этим тайным посланником ордена является небезызвестный тебе Путин, который под видом своего увлечения горными лыжами занимался восхождением на некую вершину… Чтобы получить высшую санкцию… Понимаешь, о чём я? У каждого это своя гора. У кого-то Синай, у кого-то Фудзи…
– Ты хочешь сказать, что Путин общался с самим Богом?! – даже здесь, во сне, где возможно услышать и увидеть всё, что угодно, Вера Павловна была потрясена услышанным.
Касьянов обречённо кивнул и взял со стола портативный магнитофон. Вставив в него кассету, он нажал на кнопку. После нескольких секунд глухих шумов, похожих на аудиовоспроизведение порывов ветра, сквозь миниатюрный динамик разыгралась пьеса, точнее, вариант её радиопостановки:
Голос Путина: Господи, услышь меня!
Глас Божий: Слышу тебя, сын мой…
Голос Путина: Приходили ко мне волхвы умудрённые с именем Твоим на устах. Предупредили они меня о последнем дне моего народа. Совсем Ты забыл его…
Глас Божий: Это не Я его забыл, а он Меня.
Голос Путина: Ты простишь нас?
Глас Божий: Я всех прощаю (пауза). Рано или поздно (порывы ветра).
Голос Путина: Ответь мне тогда, когда ожидать милости Твоей?
Глас Божий: Земля страны твоей богата и обильна. Многими достоинствами наградил Я её. И золото чёрное даровал, и дух огненный вдул в недра её (пауза). Но замыслил гад дело грешное. Он не токмо хочет держать народ твой в рабстве, но и бремя непосильное возложить захочет на него, дабы уменьшить его до числа, равного прислуге своей. А прислуга гадская и отпрыски её согласны отдать твой народ на заклание греховное гаду. Ведь вознамерился гад высосать из земли народа твоего и всех других народов богатства, что даровал Я. И начнёт воплощаться его замысел. И взлетят в небо орлы Аравии, и обернутся они там в Ангелов Гнева, дабы спуститься на землю и сокрушить столпы могущества гада, посеяв смятение и страх. И ожесточится тогда сердце гада, и пошлёт он своё воинство в страну Арианскую, ибо захочет гад украсть дух огненный из земли Маргианской за ничтожную цену. И рукотворит он уже реку свою дабы золото чёрное из моря Хвалынского потекло в обход страны твоей. А в Вавилонское Царство он своё воинство пошлёт, дабы наполнить воды Двуречья кровью человеческой и золото чёрное продавать в страны далёкие за большую цену. Но не дана гаду воля Моя, и не бывать этому. Да иссохнут замыслы гада, как и всякие реки, созданные не по воле Моей! И остановится воинство гада у стен Вавилона, и взмолится оно о спасении. А в горах Ариана воинство гадское станет стадом козлов отпущенных. А ты тем временем поведёшь свой народ из рабства гада. И усмиришь ты племя горское, и станут вожди его верными тебе, и прекратишь ты распутство в уделах страны своей, устрашив грешников из числа местной знати, и соберёшь ты паству, рассеянную по миру, во Храме одном. Но нелёгким путь будет народа твоего, ибо впасть в корыстолюбие и грех легче, чем выйти из рабства оного. И будут ропот среди народа твоего возбуждать языки гадские, но малочисленны будут твои осквернители, и иссякнут силы их творить обман. И расползутся черви тучные, что питались смертью сынов и дочерей народа твоего, сами не ведая мерзости своей. Накорми одного из них тюремной похлёбкой и учини в норах его разорение, повергнув в прах не по праву нажитое. Пусть это остальным уроком станет! И замысли ты создать реки в обход земель, где народы живут заблудшие, в рабство гада отданные корыстолюбивыми вождями своими. Особливо обойди окраину, одурманенную ядовитым дымом цвета спелой хурмы. Сей дым гад извергает из зловонной пасти своей дабы застить глаза братьям кровным, чтоб не видели они единства меж собою, чтоб почитал брат младший своего старшего брата за врага лютого. Но не будет злоба сия помехою тебе в деле праведном. Да потечёт по рекам твоим рукотворным золото чёрное, и подует дух огненный в страны далёкие. Ведь сотворю Я нужду великую в странах этих, чтоб давали они народу твоему цену большую и за золото чёрное, и за дух огненный. Но неведомо им будет о нашем с тобой сговоре! Завет сей под покровом тайны сохрани навечно! И будет дивиться мир богатству страны твоей, а особенно гад. Будет он в ярости устрашать тебя. Но пошлю я тебе в помощь Царя Персидского, и насмеётся он над гадом. И выведешь ты свой народ из рабства гада, и возвращено будет украденное величие твоей страны. И остановишься ты у берега реки судьбы своей, подобно Моисею, после долгого пути из рабства в землю обетованную, и народ твой со слезами благодарности прославит имя твоё во веки веков. Аминь?
Голос Путина: Аминь!
Касьянов выключил магнитофон и тяжело вздохнул. Вера Павловна имела самое поверхностное представление о нефтегазовой стратегии англо-американцев, но из услышанного ей было понятно, что для некого гада была уготована геополитическая ловушка в Афганистане, Ираке и в каспийском регионе, в частности, в Туркмении и Иране. А также на Украине. Правда, для обозначения этих местностей использовались слишком древние названия. К удивлению Веры Павловны, Бог с библейских времён не изменил своим привычкам.
– А о каком гаде шла речь? – спросила Вера Павловна.
– О глобальном англосаксонском доминировании, – ответил Касьянов.
– Но ведь с крахом этого мирового оплота свободы, демократии и прогресса погибнет и вся либеральная Россия! – в тихом отчаянии Вера Павловна предположила будущий политический сценарий в стране.
– К сожалению, да, – грустно согласился Михаил Михайлович. – Несмотря на то, что я был и остаюсь поборником либеральных ценностей в ничтожно малой степени и на девяносто восемь процентов признаю правоту меченосцев, мне всё же будет очень жаль расставаться с достижениями демократии и либерализма в России: с этой обрусевшей американской киномечтой – мечтой о том, как легко богатеть, сидя у лазурного бассейна с коктейлем в руке, отдавая распоряжения биржевому брокеру по телефону; мечтой о жене-домохозяйке с обложки глянцевого журнала; об океанских яхтах и частных самолётах; мечтой, в которой на твоём офисном столе с фотокартинки тебе улыбается твоё счастливое чадо на фоне престижного университета – в клоунской шапочке с плоским квадратным верхом… Каждый русский мог мечтать об этом! Мечтать об этом свободно, как свободный гражданин. Не боясь насмешек меченосцев. Жаль, очень жаль расставаться с этим. Ты знаешь, Вера, в своё время у англосаксонских покорителей Дикого Запада был очень мудрый лозунг: «Трусы не начинают никогда. Слабые умирают в пути. Только смелые доходят до цели». Точно так же, как эти осы, я и Россия шли к своей цели, к своей мечте. Да, на этом пути от нищеты и болезней умирало по миллиону русских в год, но ведь
я дошёл до своей цели. И что теперь, идти назад?
Вера Павловна, заметив удручённый вид Касьянова, помрачнела тоже. Найти слова утешения ей никак не удавалось. Её недавняя уверенность в том, что на днях она станет премьер-леди, развеялась в этом вещем сне. Михаил Михайлович посмотрел в глаза Веры Павловны и с едва сдерживаемой дрожью в голосе, совсем неестественной для него, произнёс:
– Но самое главное, Верочка, я боюсь, что твои чувства охладеют ко мне. Ведь я уже вскоре не смогу полностью соответствовать твоему идеалу.
– Нет, что бы ни случилось, Миша, я буду всегда рядом с тобой, – немедленно заверила она его.
– Спасибо тебе, Верочка, – ласково посмотрев на неё, сказал растроганный Михаил Михайлович. – Я был уверен, что ты не покинешь меня, даже если нашествие меченосцев погубит мою карьеру.
За дверями кабинета раздался громкий петушиный крик, заставив Веру Павловну вздрогнуть. Касьянов посмотрел на наручные часы.
– Время к пробуждению, – вставая с места, сказал он. Вера Павловна встала тоже. Очертания окружающих предметов становились уже более размытыми, а лицо Михаила Михайловича начинало утрачивать индивидуальные черты.
– Да, чуть не забыл, – расплываясь в сонном пространстве, ответил Касьянов. – Я знаю, что тебе приходится ютиться сейчас с двумя детьми у матери в «хрущёвке». Как разберусь со своими хозяйственными делами, перевезу вас в свою усадьбу в Сосновке. Ладно? Я подбирал её специально для тебя. Там тебе понравится…
В момент, когда Вера Павловна приблизилась к своему возлюбленному, она проснулась.

* * *

После встречи с Касьяновым Вера Павловна заметно изменилась. Это стало очевидным для всех и на работе, и дома. Но все попытки знакомых и близких Веры Павловны выяснить, что с ней происходит, были безуспешными. На их вопросы она отвечала односложно, была молчалива и задумчива. Всё чаще её можно было застать со слезами на глазах. Лишь однажды Вера Павловна приоткрыла своей матери причину своего беспокойства:
– Разве ты не видишь, мам, какое ужасное время наступает?
– О чём ты, Верочка? – уже давно и всерьёз обеспокоенная психическим состоянием дочери, спросила Нина Петровна.
– Ты знаешь, что вчера наших соседей из четырнадцатой квартиры арестовал НКВД?
– Родионовых? Бог с тобой, никто их не арестовывал, – начала успокаивать дочь Нина Петровна.
– Я сама в окно видела, как они садились в чёрную машину вчера вечером, – едва сдерживая рыдания, сказала Вера Павловна. – За кем следующим приедет «воронок»?!
– Это же их машина! – рассмеялась Нина Петровна. – Вспомни, ты ещё сама говорила, что Родионовы на «чёрном бумере» ездят, как бандитская семейка.
– Никто мне не верит, – закрывая ладонями лицо, тихо сказала Вера Павловна и разрыдалась.
Поняв, что у её дочери тяжёлое нервное расстройство, Нина Петровна решила в ближайшее время обратиться к психиатрам за советом. Но не успела…
На следующий день, возвращаясь с работы, Вера Павловна заметила, что за ней в подъезд зашёл мужчина в сером плаще и в шляпе. Мужчина выглядел, как подобает классическому сыщику в детективных кинофильмах, – воротник плаща был поднят, шляпа надвинута на глаза, руки были в карманах. Поднимаясь по лестнице, Вера Павловна оглянулась. Мужчина, встретившись с ней взглядом, подозрительно смутился. Она поняла, что это «товарищ из органов» и направлен, чтобы следить за ней. Возмущённая таким грубейшим нарушением её прав, она остановилась и, открыто посмотрев в глаза служителю тоталитарного режима, спросила его:
– Вы к кому?
– А вам какое дело? – ответил тот, продолжая подниматься по лестнице.
Вера Павловна преградила ему путь и повторила свой вопрос, но мужчина молча шёл ей навстречу, стараясь не глядеть ей в глаза. Удивлённая тем, что несмотря на то, что его слежка за ней была обнаружена и, как она рассчитывала, по правилам конспирации ему следовало бы быстро ретироваться, он продолжал подниматься по лестнице. Подойдя к ней вплотную, он взял её за правое предплечье и хотел было сдвинуть с места, чтобы пройти дальше, но Вера Павловна вырвала руку и оттолкнула его.
– Ты чего, ненормальная что ли? – схватившись за перила, спросил мужчина, испуганно смотря на Веру Павловну.
Видя, что мужчина не собирается уходить, Вера Павловна поняла, что этот человек пришёл сюда не за тем, чтобы выследить её, а с более страшной целью. Но какой?! Судя по его настырному желанию пройти дальше наверх – туда, где была квартира её матери, – было очевидно, что он тупо и безотлагательно выполнял какое-то очень важное для него задание. И в этот момент, ещё раз взглянув
в лицо мужчины и увидев в нём отчётливые признаки натуры палача, её материнский инстинкт подсказал ей, что если она сейчас пропустит этого «чекиста-ликвидатора», она больше никогда не увидит своих детей. С криками «не пущу, не дам!» Вера Павловна решительно набросилась на незваного посетителя…
На отчаянные крики женщины в подъезде несколько смельчаков, вооружённых газовыми баллончиками и травматическими пистолетами, выбежали из своих квартир, а остальные тут же вызвали милицию. К моменту приезда милицейского наряда мужчина уже лежал на лестничной клетке, связанный по рукам и ногам. Лицо его было в глубоких царапинах, а на разорванном плаще виднелись многочисленные пробоины от резиновых пуль.
– Воды! Промойте мне глаза! Я же ослепну! – кричал он, корчась от боли.
Быстро разобравшись в том, что на жительницу этого дома напал то ли маньяк, то ли грабитель, сотрудники милиции, поблагодарив соседей Веры Павловны за проявленное гражданское мужество при задержании преступника, забрали с собой в отделение «нападавшего» и «потерпевшую».
Дежурные оперативники ОВД «Беспределкино», куда были доставлены Вера Павловна и подозреваемый в нападении на неё гражданин, с энтузиазмом взялись за работу. Установив личность подозреваемого (им оказался Поченюк Сергей Васильевич, заведующий складом мебельного магазина) и выслушав его рассказ о том, как сумасшедшая женщина беспричинно вцепилась своими когтями ему в лицо, зовя при этом соседей на помощь, оперативники приступили к допросу с пристрастием.
– Ты у меня сейчас не только в разбойном нападении признаешься, – приговаривал старший оперуполномоченный Владимир Малахов, зажимая карандаши между пальцев Поченюка, – ты сейчас все наши «висяки» на себя возьмёшь.
Коллеги Малахова, оперативники Дымин и Власин, крепко держа несчастного за обе руки, наблюдали за его мучениями. Когда от пронзительной боли Поченюк взмолился о пощаде, Малахов отпустил его руку и спросил:
– Ну чё, будем поднимать раскрываемость на районе?
– Я на всё согласен, – прошептал Поченюк.
В тот момент, когда подполковник Злодеев – заместитель начальника уголовного розыска – зашёл в кабинет к Малахову, измученный Поченюк уже сидел, сгорбившись за столом, и писал под диктовку оперативников «чистосердечное признание».
– Чистуху отрабатываете? – спросил своих подчинённых заместитель главного районного сыщика.
– Ну да, отрабатываем, – ответил Малахов.
– Не надо пока, зайди ко мне, – скомандовал Злодеев и вышел в коридор.
Войдя в кабинет к Злодееву, Малахов сел на стул за приставным столиком у письменного стола.
– Тут вот какое дело, – протягивая Малахову письменное объяснение гражданки Сташиной В.П., сердито сказал Злодеев. – Оказывается, потерпевшая-то больная.
Малахов быстро пробежал глазами по документу. Когда перед его взором замелькали фразы об идеалах свободы, либеральных завоеваниях, тоталитаризме, сталинизме и возрождении НКВД, Малахов понял, что подполковник прав. Письменный текст объяснения потерпевшей заканчивался словами: «Прошу оградить меня и моих близких от кровавой гэбни и путинских палачей!».

* * *

Площадка вокруг заброшенного, давно не работающего фонтана в центре внутреннего двора психиатрической больницы № 5 Департамента здравоохранения г. Москвы была любимым местом сбора обитателей этого учреждения во время их дневных и вечерних прогулок. Полюбилось оно и Вере Павловне. Зимой каменная чаша фонтана наполнялась чистым, ослепительно белым снегом, создавая завораживающую иллюзию застывшей вечности. Весной сквозь трещины каменного изваяния стекала талая вода,наполняя собой бассейн фонтана, чтобы согреться под лучами апрельско-
го солнца. Летом, особенно в жаркие дни, фонтан внушал спокойствие и умиротворение, надежду на утоление духовной жажды. Сегодня фонтан был усыпан жёлтыми листьями, принесёнными сюда тёплым сентябрьским ветром с вершин берёз, стоявших за высокой оградой больницы.
Вера Павловна сидела в застиранном фланелевом халате на мраморном бортике фонтана и в который раз перечитывала «Раковый корпус» Солженицына. Иногда ветер заигрывал с ней, перелистывая своими порывами страницы книги.
– Ну подождите! Куда вы меня тащите? – закричал кто-то позади неё.
Оглянувшись, Вера Павловна увидела, как два санитара оттаскивали от фонтана молодого человека лет двадцати. Это был паренёк, несколько минут назад изображавший у фонтана ловлю рыбы. Больные сами пожаловались медперсоналу на него из-за того, что вёл он себя шумно и приставал к ним с просьбой купить у него «живых карпов».
Вера Павловна опять вернулась к чтению. В этот момент снова подул ветер и, подхватив из фонтана охапку жёлтых листьев, понёс их к административному корпусу больницы. В открытое окно на втором этаже здания залетело несколько из них. Здесь, в кабинете старшего врача психбольницы
Гайдовой Натальи Андреевны, сегодня в очередной раз на заседании медкомиссии решалась судьба Веры Павловны. Выступал врач-докладчик Крушинский Антон Борисович:
– Соматическое и неврологическое состояние то же, без изменений, каким и было при поступлении больной к нам. Подробнее указано в заключении. Психическое состояние чуть изменилось к лучшему. В последнее время фон настроения ровный. Доступность к контакту постоянная. Но по-прежнему полагает, что помещение её в психиатрическую больницу, а не в тюрьму, является продолжением забот её покровителя-любовника. Не называет его имени, считая, что врачи, если узнают, кто он, своими личными просьбами будут добиваться от неё, чтобы она устраивала их корыстные дела через него. В целом говорить на эти темы не любит, заявляя, что речь идёт не только о ней, и она не хочет давать повода для новых сплетен. «Я не хочу снова прятать свои глаза от укоризненных и насмешливых взглядов», – заявляет она. Какой-либо коррекции бредовые идеи больной не поддаются. Критики своего состояния и правонарушения нет. Поведение в отделении упорядоченное, несколько замкнута, пребыванием среди психически больных не тяготится. Обманов восприятия, формальных расстройств мышления, снижения памяти нет. Однако, по сообщениям дежурных врачей, у больной по ночам иногда наблюдается соноговорение. Как правило, в своих сновидениях больная обсуждает политические события в стране и за рубежом, с кем-то спорит, часто смеётся, рассказывает о своих эротических переживаниях, высказывает надежду на скорую встречу со своим собеседником во сне. После подобных сновидений настроение у больной на протяжении последующих дней становится приподнятым, больная начинает чаще беспричинно веселиться, суждения становятся менее связными, более наивными, а поведение становится суетливым и дурашливым. На вопросы о содержании своих сновидений не отвечает.
– Спасибо, Антон Борисович, – поблагодарила его Наталья Андреевна и обратилась к заведующей отделением Римме Васильевне Фроловой: – У вас на всех из вашего отделения ходатайства в суд готовы?
– Нет, – ответила Римма Васильевна. – Только на тех, кому требуется продление принудительного лечения: на Сташину, Косачевского, Осинцева и Ухналёву. А на тех, кому изменять режим лечения собираемся, ещё нет. Готовим.
– Хорошо, – сказала Наталья Андреевна. – У нас всё на сегодня?
– Вроде, да, – посмотрев на Римму Васильевну, ответил Антон Борисович.
Когда Крушинский с Фроловой собрались уходить из кабинета Гайдовой, через открытое окно до них долетели слова одного из пациентов психбольницы:
– Осень патриарха, Болдинская осень…
Врачи подошли к окну и посмотрели вниз. Под окном стоял седобородый мужчина в сером халате. Это был Юрий Альбертович Подгорный, престарелый педофил и мошенник. Здесь, в больнице, он скрывался от тюрьмы и активно симулировал, зная о том, что среди зеков ему не выжить. Заметив, что врачи обратили на него внимание, он с видом сумасшедшего философа продолжил разговор сам с собой:
– Осень патриарха, Болдинская осень. Последняя стадия разложения…