Образ декабристов, нарисованный Д. Мережковским в  романах  «Александр I» и «14 декабря» из  трилогии «Царство Зверя», является одним из самых интереснейших в русской литературе. «Старые правые» всегда считали декабристов исключительно «масонами-западниками», однако Мережковский показывает   гораздо более сложную и противоречивую картину. Главный герой обоих романов – князь Валерьян Голицын, и на протяжении повествования читатели смотрят на происходящие события глазами этого спокойного, наблюдательного и склонного к раздумьям человека. Важно и то, что при написании своих произведений автор стремился к максимальной исторической достоверности.

Декабристы предстают перед нами даже не только и не столько  как  «борцы против самовластья», как было принято изображать их в официальной советской историографии, взять, к примеру, труды М. В. Нечкиной, но и как радикальные почвенники, причем их стремление к «русскости» часто доходит до смешного. Вот поэт Рылеев устраивает по воскресеньям «русские завтраки», на которых гостям подаются исключительно традиционные русские блюда. «Мы должны избегать чужестранного, дабы ни малейшее к чужому пристрастие не потемняло святого чувства любви к отечеству: не римский Брут, а Вадим Новогородский да будет нам образцом гражданской доблести», - говорил Рылеев. Миф о вольном Новгороде вообще занимал большое место в мировоззрении некоторых декабристов, и в этом отношении нынешние маргинальные «национал-демократы» только пародируют их. Вступающему в Общество Голицыну тот же Рылеев объясняет, что «революция наша будет восстание варяжской крови на немецкую, Рюриковичей на Романовых…» Немцы выступают как воплощение чужого, механистического духа Запада, поработившего Русь. Батенков, отвечая на вопрос, почему он, будучи сторонником самодержавия, хочет присоединиться к заговорщикам, отвечает, что «самодержавия нет в России, нет русского царя, а есть император немецкий… Русский царь – отец, а немец – враг народа… Вот уже два века, как сидят у нас немцы на шее…» В этом его как ни странно поддерживает Кюхельбекер, сам обрусевший немец. А накануне самого восстания 14 декабря Якубович предлагает такой план: «Кабаки разбить, вот с чего надо начать, а когда перепьются как следует, - солдаты в штыки, мужики в топоры, - пусть пограбят маленько: да красного петуха пустить, поджечь город с четырех концов: чтоб и праху немецкого не было…» Стихия русского бунта против мертвящего прусского порядка.

Но наиболее яркой фигурой среди всех декабристов является, безусловно, полковник Павел Иванович Пестель, который во многом является как раз воплощением прусского духа, только в революционном обличье. Пестель – фигура если не демоническая, то, по крайней мере, поднимающаяся над средним уровнем. Он внушает благоговение и страх, его соратники отмечают сходство его внешности и характера со внешностью и характером Наполеона и боятся, что после революции он может стать «русским Бонапартом» или «императором Павлом Вторым». За малейшие провинности в своем полку он жестоко наказывает офицеров и приказывает бить солдат,   однако подчиненные его обожают. Пестель -  убежденный холостяк, а на вопрос Рылеева, почему он не женится, отвечает, что влюблен в сестру. Перед казнью он решительно отказывается от причастия и заявляет пастору: «…мне и здешняя жизнь надоела. Закон мира – закон тождества: а есть а, Павел Иванович Пестель есть Павел Иванович Пестель. И это 33 года. Скука несносная! Нет, уж лучше ничто». Неудивительно, что пастору кажется, что он говорит с самим дьяволом.

Столь же радикальны и тверды политические убеждения Пестеля. Как и Кюхельбекер, он обрусевший немец, но это не мешает ему быть ярым почвенником. Иностранные слова в речи он старательно заменяет на русские, придуманные им же самим: революция – превращение, тиранство – зловластие, республика – народоправление. «Я не люблю слов чужестранных» - говорит он. Но при этом в отличие от Рылеева и других, для которых идеалом был вольный Новгород, Пестель жесткий реалист-государственник, и его проект в большей степени  предвещает строй тоталитарных империй 20 века. В России Пестеля «все народности от прав отдельных племен отрекаются, и даже имена оных, кроме единого великороссийского, уничтожаются…» Одновременно вводится строгая цензура печати, учреждается тайная политическая полиция, православная церковь объявляется господствующей, а все евреи выселяются за пределы государства. Неслучайно, что именно Пестелю основоположник русского национал-большевизма Николай Устрялов посвятил свою статью, написанную к 200-летию восстания. Он противопоставляет его основной массе декабристов, желавших делать революцию в белых перчатках, и видит в нем прямого предшественника большевиков.

Но не только и не столько о политических дискуссиях и разногласиях пишет Д. Мережковский. Большое внимание он уделяет духовным поискам декабристов. При этом вовсе не касается масонской темы, и даже Рылеев у него пренебрежительно отзывается о масонских обрядах, называя их «глупостями». Зато в центре внимания оказывается русская секта скопцов, чьи радения посещает князь Голицын. Скопческий пророк Кондратий Селиванов оказывается истинно русским царем Петром Третьим и одновременно вторым Христом. Весьма ощущается гностические мотивы, в безнадежно больной дочери Александра I Софье Голицын видит воплощение Софии-премудрости Божьей. Одновременно Сергей Муравьев-Апостол пишет «Православный катехизис», в котором существующий монарх объявляется узурпатором, ибо «всем един Царь на небеси и на земли – Иисус Христос».  

Отсюда идет плавный переход к теме цареубийства. Цареубийство для декабристов   это не просто политическая акция, призванная расчистить путь к власти и освободить народ, это настоящее мистическое действо, «убиение Зверя» (отсюда и заглавие трилогии – «Царство Зверя»). Декабристы не просто планируют этот акт, многие буквально бредят им. Мережковский показывает, что у Петра Каховского идея «убить царя» перерастает в помешательство, он умоляет Рылеева назначить его цареубийцей, он ездит в Царское Село, выслеживая Александра I, и упражняется в стрельбе по бутылкам, называя имена членов царствующего дома. Этой же манией охвачен и Пестель. На недоуменный вопрос Рылеева, надо ли «убивать всех», он решительно отвечает: «Истребить всех, начать революцию покушением на жизнь всех членов царской фамилии». И еще одна яркая личность, бесстрашный авантюрист Лунин предлагает выслать на царскосельскую дорогу «обреченный отряд»- несколько человек в масках с заданием лишить монарха жизни. Поэтому можно сказать, что от декабристов через народовольцев одержимость темой цареубийства перешла к большевикам, и то, что произошло в Ипатьевском доме, было лишь воплощением вековечной мечты русской интеллигенции.

Однако дерзкие мечты и планы декабристов контрастируют с их практической реализацией. На собрания заговорщики «…обычно опаздывали или не приходили вовсе». Дух обреченности витает над ними. Рылеев говорит: «…все мне кажется: осрамимся, в лужу сядем, ничего у нас не выгорит, ни черта лысого! Не по силам берем, руки коротки», и тут же вспоминает басню Крылова о синице, которая «наделала славы, а моря не зажгла». Когда Бестужев, вступивший в Общество из страсти к приключениям, осознает реальную опасность своего положения, он решает порвать с заговорщиками любой ценой,  «пусть хоть расславят меня на весь белый свет». И даже железный Пестель выдает упадок духа и неверие в успех в откровенном разговоре с Голицыным.

Яркими красками показаны у Мережковского и сами драматичные сцены восстания, этой «стоячей революции». Князь Трубецкой, выбранный диктатором, не является на площадь, князь Оболенский, выбранный вместо него, бездействует, потому что не хочет проливать «невинную кровь». Герой войны на Кавказе Якубович, который должен был убить царя и имел все возможности это сделать, так и не стреляет, потому что «цареубийца, казалось ему, должен быть весь в черном платье, на черном коне и непременно, чтобы парад и солнце, и музыка. А так просто убить, что за удовольствие?»

Не менее печально ситуация развивается и на Юге. Мережковский приводит цитаты из дневника Муравьева-Апостола: «Пусть другие расскажут, как шесть лучших рот моего батальона, краса и гордость полка, превратились в разбойничью шайку, в пугачевскую пьяную сволочь». И эта пьяная сволочь побросала оружие и сдалась при первом же столкновении в войсками, сохранившими верность правительству. Разочарованный, Муравьев-Апостол восклицает: «Страшен царь-Зверь; но, может быть, еще страшнее Зверь-народ». И далее трагический финал: заключение в казематах Петропавловской крепости, следствие и суд, во время которых многие просили прощения, плакали и даже сходили с ума, и, наконец, казнь пятерых главных «бунтовщиков».

Подводя итоги, можно сказать, что в образе декабристов Мережковский показал старую русскую интеллигенцию со всеми  присущими ей чертами: с одной стороны, страстная любовь к России, с другой, увлечение западными теориями с попыткой переделать их на русский лад (Вадим Новгородский вместо Брута), с одной – дерзкие замыслы, с другой – неспособность сделать что-либо путное, с одной – народопоклонство и почвенничество,  с другой – разочарование в народе и даже страх перед ним.

 

Андрей Игнатьев