Вот рассказ о юности протопопа Ивана Неронова, одного из вождей старообрядческого раскола. Мальчик родился в лесной глубинке, в поселении вокруг скита некоего игумена Игнатия. Все общество – несколько семей и два-три монаха. В Смутное время к ним случайно забрела банда то ли поляков, то ли запорожцев. Еду отобрали, людей убили, деревню сожгли. Неронов остался один. Была зима, начинались крещенские морозы. Чтобы не умереть от голода и холода, Ваня отправился в Вологду. Один бог ведает, чего он натерпелся по дороге. Шел пешком, по снегам, через леса, среди диких зверей.
Когда дошел до города случайно наткнулся на пьяных ряженых. Люди смеялись и пели языческие частушки. Он вспылил, схватил палку и начал разгонять толпу, крича о боге и крещении. Среди празднующих было много людей с положением и связями. Проповедь им не понравилась. Они собрались выпить, отдохнуть, покуролесить, а им все испортили. Говорят про целомудрие, про страшный суд. Не вовремя все это. Попробовали успокоить ребенка. Не получилось. Начали угрожать - ему все равно. Тогда ряженые избили его до полусмерти и бросили замерзать на морозе. Умрет – не велика потеря. Обморозится – будет наука. Выживет – получит еще.
Ваня пришел в себя около полуночи, встал и, как мог, поспешил в Устюг. Несмотря на свою молодость, он понимал, что в Вологде он нежилец. Еще раз попадется на глаза, и забьют до смерти. На северных окраинах кто сила, тот и власть. Жаловаться некому. Ночью в ледяном лесу ему будет безопасней, чем в теплой избе в городе.
До Устюга он добрался быстро, но пробыл там недолго, пока грамоте не выучился. Как только начал разбирать буквы, пошел на юг, на Волгу. Слава знаменитых заволжских старцев, ревнителей благочестия и святой жизни, еще не сошла. Имена Нила Сорского и Иннокентия Комельского, тихих монахов с афонской выучкой, знали все.
Дойдя до Волги, Неронов решил остановиться и передохнуть в селе Никольское-Соболево. Здесь он увидел Евдокию, дочь местного попа Ивана. Слово за слово, через неделю зашел к ней домой, договорился с родителями, и они поженились. По ходатайству тестя, Неронов стал причетником в одной из многочисленных местных церквей. Для человека, потерявшего родню, это был верх удачи. Жена, приход, защита – все есть. Живи и радуйся. Ему бы псалмы петь, да подношения принимать, но Неронов горел в вере. Он начал обличать местных попов и начальство в пьянстве, разврате и беззаконии. Начались ссоры. Его несколько раз били. Сначала вечером, в подворотне, потом днем, на глазах у людей. Били нагло, лихо, не боясь убить. Неронов понял, что смерть где-то рядом и решил бежать из села.
На этот раз он направился в самый центр Руси, в Троице-Сергиеву Лавру к архимандриту Дионисию. Сначала шел лесами, чтобы не нарваться, потом перебрался на главную дорогу. В Лавре на приеме у настоятеля рассказал свою жизнь от начала и до конца. Тот ему поверил, дал келью и разрешил пользоваться библиотекой. Неронов набросился на книги, как голодный на хлеб. Читал дни напролет, с перерывами на еду и службу. Его любимыми авторами стали Иоанн Златоуст и Максим Грек. Первый пострадал за публичное обличение царицы, второй умер в тюрьме за отказ составлять гороскопы для московских бояр.
На приемах у игумена он встретился с самыми образованными русскими людьми того времени. У них он учится правильно говорить и думать. Для малограмотного вологодца это были настоящий университет.
В лавре Неронов прожил несколько лет, пока Дионисий не выхлопотал для него у патриарха охранительную грамоту и разрешение на рукоположение в дьяконы. В новом чине и с защитой Москвы он вернулся домой. Теперь люди его боялись и, по мере сил, терпели.
Через несколько лет он перебрался в Нижний Новгород, в маленькую церквушку на отшибе. Здесь он продолжил свои обличения, и через полгода его опять начали бить. Не помогало даже покровительство Дионисия. Неронов не унимался.
В 1632 году Москва начинает готовиться к войне с Польшей, и он публично, при боярах, выступил против. Он напомнил им о евангельской заповеди милосердия, но вызвал только раздражение. За дерзость патриарх Филарет сослал его в далекий северный монастырь святого Николая Корельского.
Он остановился? Испугался? Задумался? Нет, конечно. Он всю жизнь потратит на ссылки и никогда не отступит от своего понимания истины. Чего же он хотел? Чего желал? Многого. Как всякий ревнитель веры из курной избы, он мечтал о невозможном. Божественной литургии по всей земле, ангелов, молящихся вместе с людьми, колокольного звона и серафимского хора в каждом доме. Для себя? Для людей! Себе - только смерть. Неронов всю жизнь рвался в могилу. И когда нищим умирал в Вологде, и когда общался с царем и патриархом – всегда думал только о смерти.
Сказать боярину в лицо про его блудни, и ждать покоя? Встретить следующий рассвет живым - уже заслуга, а Неронов брыкался всю жизнь. Он боялся благополучия. Как только наступало затишье, начинал кричать и звать смерть. Болезни в этом не было, скорее разумный расчет. Неронов не истерил. Он поступал обдумано.
За его бесконечной руганью стоит целая стратегия умирания. У него все подсчитано, от метафизики до сожжения в срубе. Ничто другое его не интересовало. Ученые разговоры с монахами его не изменили. Лаврское образование добавило лоску, снабдило цитатами, но не более. Он усваивал сходное, и пропускал противное. Неронов мог читать и слушать что угодно, понимал все равно свое. В библиотеках Дионисия лежали сотни томов, а вологодский неуч запомнил только два. Максим Грек, Иоанн Златоуст – на их примере Неронов уяснил: хочешь в рай – заставь людей убить тебя за правду. Задача не сложная, если учесть, как далеко от реальности отстоит христианство. Укажи прихожанам на их естество и готовь панихиду.
Как так можно? Откуда в нем столько суицидального жара и презрения к жизни? А все оттуда же, из разговоров маменьки и папеньки. Они обращались с ним как с мертвым, вот он и вырос смертником. Умер в детстве, похоронили в старости.
О теле Неронов никогда не помнил. Что толку в трупе? Уйдет к червям и обратится в землю. Он и женился как-то случайно, без цели. Шел на Волгу, попал под венец. Разумеется, как только представился случай – постригся в монахи и взял новое имя.
А дети? Они мертвы. По-другому и быть не может. После десяти лет заупокойной службы другими не выходят. Судите сами: их отец день через день приходит домой с разбитым лицом. Каждую минуту твердит о смерти и страданиях. Как-то на праздник к воротам подошла толпа, и начала угрожать. Дом сожжем, семью зарежем. Услышав крики, протопоп обрадовался и побежал к иконам класть поклоны. Детям страшно, они смерть видят, а у него праздник.
О таких вещах помнят до гроба. Подумать только: искренняя радость от близости смерти. Нет страха, нет внутренних содроганий. Сплошное счастье.
Важно понять что, это не патология отдельного человека, а самое общее, самое глубинное настроение. Жизни нет. Прыгай в смерть. Другого видения мира им взять неоткуда. Вокруг немая пустыня с почерневшими иконами вместо книг. Подойди к тому, кто смеется, поговори с ним четверть часа и увидишь глаза умирающего отца. За громким смехом все та же угрюмость и скрытое желание расстаться с жизнью. Сколько не думай, национальный фатум возьмет свое. Вокруг нет ни одной связной мысли, ни одного противоречия. Сплошная сплошность без малейшего зазора. Откроешь книгу Максима Грека, и там про стояние у края погибели, и больше ничего.