За день до дня рождения подняли на отряд с этапки. 23 февраля 99го. ПИК-64 На следующий день всех прибывших к отряднику. Поочередно. Для знакомства. Подполковник Руднев Владимир Иванович.

– А что это за статья такая, 89я?

Объяснил.

– Ого, и кого это ты?

Перечислил эпизоды.

– Это что, у вас в Харькове такая движуха?

- Да нет, молодежь в основном капитализирована. Только мы были.

– Ясно. Да, есть тут у меня один…

- Знаю.

– Смотри, что бы баталий у вас с ним не было.

– Думаю, будет все в порядке.

Это время моего знакомства с ним, Немцем, Серегой. На две с половиной тысячи человек зоны, было всего двое политических. Он и я Мы попали с ним вдвоем на один из тринадцати отрядов. Возможно, все было сделано специально. Для эксперимента. Что, мол, там у них выйдет. Русский националист и Унсовец на одном отряде. Если ждали, то результат их разочаровал. Мы чифирили с ним из одной кружки, уже в день моего подъема на отряд. Израильский информационный центр сгладил все углы, стер все противоречия, между незалэжной, и единой и неделимой.Конечно у обоих «политиков» было потайное желание перевести второго в свой лагерь. У Немца больше. Он был в зоне уже года два. Чувствовал себя уверенно. Отношение к России ортодоксально бандеровское на тот момент. Вскоре оно изменится. Благодаря мне. Чисто германские черты, даже идеально эсесовские. Только не жесткие и холодные, а, несмотря на выраженный кшатризм, теплые и позитивные. Светлые, русые волосы, голубые глаза, высокий лоб, прямой нос. Глаза постоянно разные и постоянно как будто под чем-то. Говорили что это последствия «Тайной доктрины» Блаватской. До книги глаза были нормальные. Да, возможно он злоупотреблял оккультизмом. Зоновское постоянство во всем, вечное настоящее, поощряло это. Больше некуда было идти, и люди с масштабным сознанием, духовными, интеллектуальными потребностями, уходили туда. Все знали Немца. Он мог выйти ночью, стать посреди локала, асфальтной площадки для прогулки, и уставиться на звездное небо. Потом подойти, и с совершенно безумным взглядом сказать мне, что там сейчас с луной, юпитером, большей медведицей и т.д. и т.п. Перемены «там», никогда не происходили без его внимания. Он был НАСТОЯЩИЙ. Можно сказать архетипичен. Мистик, маг, лунатик, герой, правильно сумасшедший, абсолютный манифестационист. Идеал арийца, воина и жреца. Природен, естественен. Книги лишь добавляли, вербализовали то, что было ему присуще органически. Это была кровь, и это был дух. Происхождение и биография. Катастрофически добрый, в тех условиях, где этим нельзя злоупотреблять. Когда он получал передачу, к нему в купе выстраивалась очередь. Все уходили с чем-то. Он постоянно чем-то, кому-то помогал. Писал помиловки, кассационные жалобы... Я совершенно ничего еще не понимал в зоновской постанове. Только заехал. В этом муравейнике, моим примером мог быть только он. Единственный политический, до меня. Больше «моих» здесь нет. Только он. Видел отношение к нему блатных. Уважительное, на равных. Постоянно заходили к нему, интересовались, есть ли чай, курить. Если не было, ему несли. С ним советовались. Я поинтересовался о нем, у зеков. О причинах такого отношения. Позитивного настоящего мало для этого. Должно быть конкретное прошлое. На зоне был такой ритуал, арестантская контринициация, своего рода. В теплый сезон, весна, лето, все прибывшие этапами зэки, поочередно запрягались в плуг. Должны были пахать запретную полосу, что бы в случае побега, или попытки, остались видны следы. Арестантов заставляли таким образом выступить, символически и конкретно, против арестантской солидарности. Такой человек был запятнан относительно идеи навсегда, и смысла идти даже на какое то ограниченное отрицалово у него не было. Немец, практически единственный в своем этапе, отказался даже прикасаться к плугу. «Я казак, а казаки землю не пахали». Вот и все. Пришла вся оперчасть посмотреть на «казака». Было ясно, что случай неординарный. Это не просто понятия, к которым уже привыкли и насмотрелись. Знали что политический. Унсовец. Исаев, хозяин зоны, посмотрел на него.

– Шо, на подвал?

- Поехали на подвал! Но плуг я не возьму.

Исаев вызвал подполковника Руднева, начальника первого отряда.

– Так, Руднев, забирай его к е…ной матери на свой отряд, и шоб я больше его не бачив.

Так, удивительно, без всяких подвалов, несмотря на отказ, Немец поднялся на отряд. Познакомившись с его менталитетом, и не зная что с ним делать в случае открытого противостояния (на репрессии не решались) сотрудники закрывали глаза, делали вид что не замечают того, что он никогда не работает, никогда не убирает по своему дежурству спальное помещение. Отдавал сигареты и чай, мог снять с себя последнее, но не мог позволить себе быть ниже кого-то, в этой арестантской массе. Ниже блатного. Я же в свою очередь, понял, что не могу быть ниже его. Он был моим примером. Он из украинского, я из русского, национализмов. Его доля не абсолютна, но велика, в том, что я отсидел свой срок именно так, а не иначе. Ему было присуще, не взятое от кого-то, заимствованное, а личное, природное отторжение всего того, что клеймится в литературе, отражающей классические ценности; нации, семьи, мужского, гармонии физического и духовного. Там где он встречал, что-то экстравагантное, оригинальное, но не знакомое ему в плане критики, он своим природным нюхом чуял неладное и разоблачал. С ним нельзя было не согласиться. Язычник. Это язычество проявлялось во всем. В общении со звездами, луной, деревьями и символами. Он ненавидел как все неестественное, извращенное, так и всякое креацио, абстрактное, бумажное, оторванное от земли, от шума листвы, леса. Он мог проснуться, сесть на свою нару и очень громко, с оттенком параноидального психоза, громко сказать: Иегова пидараст! Или: Перун вы….т Иегову! Это было наверно необходимо ему для самого себя. В большей части, конечно, предназначалось для всех тех адвентистов, иеговистов, пятидесятников, что были на нашем отряде. Церкви всех этих конфессий, на зоне были. У каждой по кабинету. Конечно, это было рассчитано на евреев. Но ни первые, ни вторые, третьи, четвертые, не питали к нему ненависти. “Просто чудак этот Немец и все”. Настолько этот фашист был позитивен. В тот же день, они все, в разное время, могли выпить с ним чифиру, кофе, скурить пару сигарет. Конечно, пошутить. Не шутить с ним не получалось. В голове этого «доброго маньяка» была своя иррациональная вселенная. Свои планы выхода ее сюда. Он рисовал в огромных тетрадях. Там уплотнялась, материализовалась, первичным, символическим образом, его армия. Армия Артура двадцать первого века. Спасителя человечества. Арийского REX SACRORUM. Царь священнодействий. Цветными ампулами были нарисованы знамена, гербы, рода войск, кресты, мальтийские и т.д…Ничего такого нигде не было. Разве что-то подобное.. Где то... Было нарисовано все до мелочей. Звания, порядок, иерархия, знаки отличий… Все эти солдаты, офицеры, были нарисованы взрослым мальчиком, в форме, на каждой странице. Время от времени, он открывал эту огромную тетрадь и начинал свой реванш против всего внешнего, реального, серого, неестественного, уродливого. Абсолютно во всем, тотален. Целостен. Человек артефакт. Приносит ли это ему счастье или страдания. Он таков и все. С миром, или против мира. Кто сильнее. Но он таков и все. Он оттуда. Из настоящего –“отсюда.” Однажды, после того как чифирнули, Немец начал шевелить свои старые бумаги. Заметив его обвинительное заключение, я сразу взял, открыл посередине, просто пробежать глазами и все. Выпустил из рук только тогда, когда прочитал полностью. Там, на середине, я попал на показания в суде, какого то сотрудника РОВД, Черкасской области. Родина Немца. Так вот что он показывал. Напарник его по смене пошел в одну из камер, видимо привести одного из заключенных на допрос и т.д. Дальше он услышал, как в этой камере загремели, упав на пол ключи. Потом удары, стоны. После из открытой камеры на него выбежали, Смирнов, на тот момент глава УНА-УНСО г Ватутина Черкасской области, и его молодой зам Серега. Смирнов был с пистолетом, вырубленного в камере сотрудника. Его ударили рукояткой по голове. Ключи от оружейной, он, как показывал, отбросил в сторону, но их нашли. После, он услышал, как отпирают двери камер, и выпускают заключенных. В одной из камер, сказали, что их открывать не нужно, и они ни в какой побег не идут. Видимо, ранее сидевшие. Знали, чем заканчиваются такие игры. После, выбежав на улицу, Смирнов, пан Мыкола, как его называли; и Серега, вышвырнули из легкового авто, как оказалось, вооруженного сотрудника СБУ. Немца взяли, вроде бы через месяц. Смирнова раньше. Смирнов, он же Неподчестный. За 50т, на тот момент, или около того. За истинно казацкий дух, его запомнила как администрация, так и зэки, всех пройденных им тюрем, зон. Он категорически не хотел сбривать свои запорожские усы. Когда однажды снова встал этот вопрос, наступил предел, и он вырубил дежурного помощника начальника колонии. Упал помощник, покатилась фуражка. За это пан Мыкола поехал на Житомирскую крытую, на три года. Случайно, по этапу, я встретился с человеком, его семейником по 89й, туберкулезной зоне. Пан Мыкола умер, не досидев свои 15ть. Оставалось совсем немного. У Немца было 11ть. Смирнов отстреливался и орал до последнего, когда его брали. Говорили, что был задействован даже вертолет. Немца в первые дни отбили так, что до сих пор нельзя есть перец и что-то там еще. Он не любил хвастаться. Говорить о своем прошлом. В этом он тоже был идеален. В двух словах рассказывал о Приднестровье. Однажды на зону заехал человек из его организации. Почти мой однофамилец. Воевал в Молдавии. Я спросил его о Немце.

– Да, Серега был повыше. Он был в охране президента Смирнова.

Немец был недоволен, что о нем узнали. До моего прихода на зону, к нему приезжали сотрудники посольства Приднестровья. Привозили гос награды, грамоты… Немец все раздал направо и налево. “Я не за этим туда ездил.” Общаясь со мной, знакомясь со всей нац прессой, что приходила на меня из России, он не мог не изменить своего отношения к ней, к России. Я больше не слышал от него ничего, того злого и банального, что было раньше, относительно нашего русского соседа. В его происхождении была тайна, так соответствующая всему, что с ним связано. Биографии, менталитету, склонности к оккультизму, вере в мировой заговор… Он постоянно пытался выйти на Германское посольство. Какая то тайна с его корнями, исходящая из суматохи второй мировой. Ожидавшие от нашего соседства, чего угодно, но только не того, что вышло, граждане начальники были немало удивлены, когда начались мои первые подвалы, и скатку, матрас, со всем необходимым, мне на изолятор, с отряда, нес именно унсовец.

В 2002м, меня вывезли с 64й на три года. За это время Серега освободился. На новый 2003й, он мне прислал на крытую, огромный календарь с Че. На день рождения книгу об ОУН УПА. После моего выхода, мы с ним встретились в Киеве. Он восстановился как тренер команды по легкой атлетике, в своей области, и поступил в Киеве, на юридический. По прежнему исповедует те же ценности, которыми жил всегда. Только с методами все иначе.

Не только у него.

См. также:

Игорь Гаркавенко: Армия и Третий Путь

Начало: Опыт революционной борьбы

Юная Европа: Восстание есть чудо

Смерть, Бытие и Море

Это войнa: Одиночная камера

Игорь Гаркавенко: «Я остаюсь при своём – традиция и огонь»

Бродяги. Часть первая

Бродяги. Часть вторая.

Бродяги. Часть третья.

Час субъекта

Игорь Гаркавенко