Философия воли к власти, философия вечного становления достигает своей кульминации в идее бытия. Становление есть. Нет бытия возле или рядом со становлением – это бытие, напротив, является только выражением продолжительности, самосохранения, имманентного порядка, справедливостью самого становления.

Проблема перехода от становления к бытию сильно занимала Ницше. К самым известным частям его учения относится учение о вечном возвращении, которое объективно является ничем иным, как попыткой стереть образ вечного становления и поставить на его место образ вечного бытия.

Также при этом решающее значение имеет воля к власти, только она является не как имманентная сила, как высочайшая справедливость, но как деяния одного индивидуума: Заратустра. «Наложить на становление отпечаток природы бытия – это есть высочайшая воля к власти. То, что все возвращается, это самое радикальное приближение этого мира становления к миру бытия: вершина мысли».

В этих предложениях идея вечного возвращения оказывается связанной с основными идеями учения. Или вернее: идея вечного возвращения является для того, чтобы упразднить систему. Когда появляется идея вечного возвращения, исчезает гераклитовский характер мира: «Я учу вас об освобождении от вечного потока, поток возвращается в себя, и вновь поднимается в таком же потоке». Мы явно стоим здесь перед противоречием. Только одно может иметь значение: или учение о вечном возвращении, или учение о воли к власти.

Известно, что идея вечного возвращения восходит к потрясению, которое Ницше испытал в августе 1881 года, наслаждаясь уединением в Энгадине. Эта идея появляется впервые в заключении «Веселой науки», и возвещает ее Заратустра. Это неудивительно, что она особенно притягивала к себе внимание и что она должна была быть благосклонно воспринятой, философская глубина и значение этой идеи следовало бы поставить вместе с проницательностью, с которой она преподносится. По правде говоря эта идея с точки зрения Ницше лишена значения. Ее следует рассматривать как выражение глубокого личного переживания. С основной идеей воли к власти она никак не связана, скорее, будучи серьезно воспринятой, она бы разорвала взаимосвязанность философии воли к власти. В приведенных предложениях устанавливается только внешняя связь с волей к власти: природа бытия накладывается на становление через индивидуум. Она возникает через действие субъекта. Но воля к власти это не обозначение для переживания или события, это формула происходящего вообще.

Эта формула имеет объективное значение – отсюда ее внутренняя связь с идеей справедливости. Через идею вечного возвращения все переводится в сферу субъективного. Сам Ницше, как неповторимая личность, оказывается подобно основателю религии в центре мировых событий: для человечества это всегда час «великого полдня», в который появляется эта идея. При этом речь идет в меньшей степени о ценности самой идеи, чем, напротив, о эффекте, который она должна оказывать на человечество. Она определяет поворотный момент в истории: те, кто не верит в нее, должны умереть. «Только тот, кто считает что его бытие вечно повторяется, остается, но среди таких возможно состояние, до которой не додумался еще ни один утопист». Кто принимает эту идею идей, в того она и обращается. «При всем этом вопрос, что я делаю: это то, что я хочу сделать бессмысленное количество раз? Это есть величайшее затруднение».

То, что Ницше объективно пытался выразить через идею вечного возвращения, невиновность и отсутствие цели бытия, оправдание жизни через нее саму – находит намного более полное выражение в его учении. Нельзя игнорировать то, что возникновение концепции относится ко времени, когда Ницше еще находился на пути к учении о воли к власти. Учение о вечном возвращении является основой мышления Заратустры: в намерения Ницше не входило желать постоянно оставаться Заратустрой. Заратустра был исключительно призывом, предназначенным для того, чтобы привести к нему соратников. Вставка образа Заратустры в учение на более позднем этапе следует вероятно свести только к тому, что этот призыв остался неуслышанным. Целесообразная вставка идеи вечного возвращения в учение невозможна: та идея является религиозной концепцией, а эта же напротив, сильно связана с философскими идеями; там вопрос об истине не может быть поставлен, здесь же, напротив, он должен быть поставлен; там все зависит от возможного следствия, здесь же речь идет об имманентной глубине нового образа мира.

Религиозная основа идеи вечного возвращения является очевидной, и Ницше также делает на нее акцент. «Давайте наложим отпечаток вечности на нашу жизнь! Эта идея содержит больше, чем все религии, которые рассматривают жизнь как нечто преходящее и побуждают думать о неопределенной другой жизни». Великий полдень это религиозное видение, Ницше является в качестве проповедника вечного возвращения, выступая в роли спасителя: «Я учу вас об освобождении из вечного потока». Он обвинял Платона в египетском влиянии: Платон решил мир истории, рассматривая его sub specie aeterni. Процесс египтизации гераклитового мира осуществляет теперь и основатель религии Ницше. В его философской системе нет ничего, с чем могла быть связана эта Aternisierung пребывающего в становлении – одиноко высится идея вечного возвращения сред равнины воли к власти здесь, словно эрратический валун. В принципе нет никакой философии вечного возвращения, есть только религия вечного возвращения. Когда Ницше поддался внушению Сурея, он в себе самом уступил на миг инстинкту богостроительства. Самым верным признаком того, что мы не имеем здесь более дела с философом Ницше, является связанная с темой возвращения «Песнь о Да и Аминь», которой заканчивается третья часть Заратустры, и которая со своим возвращением идеи любви («Ибо я люблю тебя о вечность!») находится в антагонизме со всеми философскими воззрениями Ницше, Количество набросков к основной работе заставляет признать, что Ницше хотел озаглавить ее последнюю главу «Вечное возвращение», а также «Дионис. Философия вечного возвращения». Наряду с этим существуют наброски, в которых эта последняя книга не содержит связи с идеей возвращения. В одном случае она носит название «Великая война», в другом – «Борьба ложных и истинных ценностей». Издателями «Воли к власти» в заключение был поставлен афоризм, который заключает в себе сокровеннейшую связь идей дионисийского мира, вечного возвращения и воли к власти. Это тот прозаический шедевр, который начинается со слов: «И знаете ли вы, что для меня есть мир? Должен ли я показать вам его в моем зеркале?». Следствием моего размышления является доказательство, что этот фрагмент не представляет собой идеальной формулы философской картины мира Ницше, как до сих пор следовало полагать, что , напротив, есть только выбор, посмотреть на учение о воли к власти как на собственное учение Ницше, или отвергнуть это учение и объявить дионисизм философией Ницше. Единственная идея, которая совместима с упомянутым афоризмом и учением, это идея силы. Как «идея сил и волн силы», как «море бушующих самих в себе текущих сил» описывается здесь мир, как подвержены изменениям и сам в себя возвращающийся. Вечное возвращение означает здесь символ самоутверждения этой силы. Оно придает вечному становлению характер движения, «которое не знает ни насыщения, ни скуки, ни усталости», оно наделяет его счастьем, символом которого является круг. Становление же, с чьей идеей мы познакомились на предыдущих страницах, проистекает из антагонизма сил, и оно является только иным обозначением для всеобщей борьбы сил. Обе концепции совпадают в том, что не существует ни устойчивых вещей, ни продолжительных состояний, но система допускает все же законы вероятности, которые в отдельных случаях позволяют предвидеть исход борьбы. Законы природы являются формулами соотношений сил. Нечто подобное было бы немыслимо в дионисийском мире. Этот мир ни коим образом не доступен познанию, если он должен быть охарактеризован, то оказываются доступными только эстетические понятия, это мир, который постоянно находит дорогу обратно от диссонанса к гармонии – «из изобилия обратно к простоте, из игры противоположностей назад к стремлению к гармонии». Никогда такой мир не может быть описан в философских терминах, и это невозможно в этом дионисийском мире «вечного сам-себя-творения, вечного сам-себя-разрушения, этого таинственного мира двойного наслаждения», вновь познать мир как борьбу, каким мы описали его выше, тот мир антагонизма и напряжения, который управляем неумолимым законом единства, справедливости, исходящей смотря по обстоятельствам из этого напряжения. «Динамическая кванта, находящаяся в отношениях напряжения со всеми прочими динамическими квантами» - такова формула Ницше для описания мира. На основе этой формулы он строил физику и психологию, психологию и этику. Никогда он не смог бы сделать этого при помощи своего дионисизма.

Напрашивается вопрос, не пошло ли понимание Ницше в этом столетии целиком ложным путем, введенное в заблуждение дудкой дионисийского крысолова. Всегда в Ницше искали и находили дионисийца, и при этом упускали из вида философа, честного друга греков и ученика Гераклита. Но если бы Ницше огляделся назад какими путями он пытался доказывать невиновность становления, то он совсем бы не назвал Диониса. Для себя самого он мыслитель гераклитовского мира, а не адепт Диониса. Имя «Дионис» это только символ оппозиционного движения, которое юный Ницше вел против христианской морали и в более позднем предисловии к «Рождению трагедии» Дионис обозначается в качестве личины «Антихриста». Ибо как он мог назвать действительно равноценную замену: «Как филолог и представитель словесности я называю ее – ибо кто знал подлинное имя антихриста именем греческого бога: я называю ее дионисийской».

Основатели религий и поэты, творящие мифы, имеют обыкновение быть мечтателями. Ницше полагал, что философ является типом, противоположным мечтателю. «Во мне нет ничего от основателя религии». Но как это повлекло за собой непредвиденное одиночество в этой единственной жизни и ученик Гераклита должен был стать поэтом «Заратустры», так это повлекло за собой борьбу против христианской Европы. И философ прибег к символам, чтобы иметь возможность громче сказать то, что никто не захотел услышать. Как он был благодарен любому знаку, который мог нести ему сообщение. И так он открыл «Дионис против распятого». Этим противопоставлением завершается представление самого себя. Но не в этой формуле, а в учении о воле к власти следует искать то, что Ницше должен был сказать против христианской Европы и ради ее спасения.

Перевод с немецкого Игнатьева Андрея