Продолжение. Начало:

Артур Меллер ван ден Брук: Биография консерватора. Часть1.

Артур Меллер ван ден Брук: Биография консерватора. Часть 2.

Артур Меллер ван ден Брук: Биография консерватора. Часть 3.

Но  самая интересная часть книги  эта та, где Мёллер стремится дать как можно более точно определение термину «консерватизм». То, что следует сохранять, - пишет он, - это то в жизни народов, что неразрывно связано с набором ценностей, которые присутствуют во всех изменениях и одновременно существуют благодаря этим изменениям. Поэтому принцип сохранения  это не «закон инерции, как повсеместно полагают, но, напротив, кинетический закон, согласно которому все возрастает с непрерывностью, которую никакое потрясение не сможет прервать» (с.51). В мире вечного становления «сохранение и движение не исключают друг друга, но вызывают одно другое. И то, что пребывает в мире в движении, это не сила, которая несет разрушение, но сила, которая обеспечивает сохранение» (с.248). Консерватизм, желающий ассоциироваться с тем, что неизменно, и с тем, что подвержено изменению, вынужден вести воину на два фронта: «Реакционер неспособен к творчеству. Революционер может только разрушать или служить достижению целей, которые сам не знает, самое большее, он расчищает новое пространство. Что касается консерватора, то он создает вечное пространство, он придает явлениям форму, в которой они могут выживать и сохраняться через зависимость от того, что может погибнуть в этом мире (с.250). В этом смысле консерваторы никоим образом не являются пассеистами. Они стремятся иметь связи с прошлым, но не реставрировать его» (с.237). В противоположность прогрессистам, которые «живут надеждами, которые никогда не сбываются», они «думают о тех устоях, которые постоянно возрождаются» (с.82-83). Идея начала для них неразрывно связана с идеей возвращения: «для консервативного мышления все вещи рождаются в начале. И всем вещам присуще великое повторение сначала» (с.258).

Разница между консерватизмом и реакцией очевидна. «Консерватизм это не реакция», - заявляет Мёллер ван ден Брук. Для него реакционер является только «выродившимся консерватором», «опасностью для нации», «внутренним врагом». Подвергая критике старый консерватизм, который со времени Меттерниха и Фридриха-Вильгельма III был связан с реакцией, занимаясь защитой необоснованных привилегий, он показывает, что консерватор нового типа также далек от этой тенденции, как и от прогрессизма: «Революционер воображает, что мир будет навсегда организован по политическим лекалам, в соответствии с которыми он его перевернул вверх дном. Реакционер делает противоположный вывод и верит на полном серьезе, что возможно убрать революцию из истории, как будто ее никогда и не существовало» (с.222). Реакционер даже еще хуже чем революционер, потому что в то время как этот последний всегда может отказаться от своих заблуждений, когда его проект натолкнулся на последствия его реализации, первый, изначально не обладая способностью что-либо воспринимать, может ограничиваться исключительно своей точкой зрения. То, что больше всего не хватает реакционеру, это осознание того, что история движется. Реакционер «полагает, что нам остается только возобновлять древние формы, чтобы все вещи вновь становились такими, как оны были» (с.223). И в то время как консерватор осознает наличие неизменного, взирая на будущее, реакционер испытывает это чувство, только созерцая прошлое: «Реакционер представляет себе мир таким, каким он всегда был. Консерватор видит его таким, каким он всегда будет. Он ощущает дух своей эпохи. И он ощущает дух вечности. То, что было, никогда больше не будет. Но то, что есть всегда, постоянно может возвращаться на поверхность» (с.227). Это именно та причина, по которой, в сущности, реакционер ничего не понимает в политике: «Реакционная политика вообще не является политикой. Консервативная политика вот это великая политика. Политика становится великой только тогда, когда она творит историю: тогда она не может потерпеть крах» (с.227). Проецируя историю на будущее, консерватор ощущает соединение в нынешний миг прошлого, настоящего и будущего. В настоящем времени он видит «силу, выполняющую посредническую функцию при переводе прошлого в будущее» (с.256). Вечность на стороне консерватора, так как он живет «в осознании вечности, которая объемлет все временное» (с.225). И именно в этом заключается его сила: «Настоящее это точка в вечности, прошлое вечность, которая пережита, будущее вечность, которая открывается — но которой нам нет нужды ждать, потому что мы в ней живем».

В противоположность реакции, которая представляет собой нечто застывшее, консерватизм это живая реальность. Ее нельзя получить один раз на все случаи жизни, но, напротив, она должна постоянно обретаться заново. В человеческих отношениях, пишет Мёллер, консервативное мышление видит «не возвращение вещей, которые уже были, но возвращение того, что постоянно присутствует в них. И это вечное должно в духовном плане постоянно вновь создаваться во временном» (с.275). Другими словами, консерватор обречен на то, чтобы создавать новые формы: «Быть консерватором ныне означает находить для немецкого народа форму его будущего» (с.285). Но это также означает принимать то, что случилось, так как невозможно ничего сделать, чтобы смогло помешать этому случиться. Мёллер убежден, что «не стоит возвращаться назад и не восстанавливать греков», как сказал Ницше, и что им не владеет никакая ностальгия, чтобы стирать цезуры в истории, хорошие или плохие, когда они возникают. Ноябрьская революция 1918 года стала одной из этих цезур. После нее стало бесполезно уже мечтать о «реставрации». Возвращение к старому режиму могло бы стать только бедствием. Это было еще одной причиной, по которой Мёллер, принимая с виду «язык противника», старался придать новое значение терминам, традиционно бывшим в почете на левом фланге: «социализм», «демократия», «революция». Некоторые увидят в этом простую тактическую уловку и в то же время подтверждение того, что негативная интерпретация этих терминов стала попусту просто невозможной в эпоху и в обществе, «где господствуют левые». Однако, несомненно, что для Мёллера речь идет, напротив, о том, чтобы воспользоваться новой ситуацией, чтобы придать словам их подлинное значение (119).

С того времени лучше понятно, что  Мёллер подразумевал под выражением «выиграть революцию». 9 ноября 1918 года, позавтракав с Максом Гильдебертом Бемом на Унтер-ден-Линден, будущий автор Третьего рейха видел проезжавшие по улице грузовики, набитые восставшими солдатами. Тогда он ограничился словами: «Революция, которой не присуще воодушевление». «Выиграть революцию», значит, это, прежде всего, признать, что она произошла и затем повернуть ее таким образом, чтобы она служила совсем другим целям, нежели тем, для которых она замысливалась. «Невозможно отменить революцию, - писал Мёллер, - и с момента когда революция стала свершившимся фактом, она остается единственной данностью, которую возможно рассматривать, для человека, имеющего собственные взгляды на политику и историю» (с.51). Но реакционеры неспособны вести себя таким образом. Впрочем, они показали свою ограниченность во время капповского путча в марте 1920 года, по мнению Мёллера это как раз пример того, что не следовало делать. «Реакция (…) хотела господствовать через принуждение, что повлекло ее громкое поражение как в 1918 году, так и в марте 1920 года, когда она готовилась начать заново. Консерватизм, напротив, умеет извлечь уроки из этих повторяющихся поражений. Он намеревается господствовать, порождая согласие, устанавливая консенсус, заменяя послушание, вызванное принуждением, послушанием, вызванным согласием» (120).

Точно также как самый унизительный мир может обратиться в победу, спорная в политическом плане  революция может быть «выиграна» при условии, что она оправдана  с исторической точки зрения. Тогда  можно будет, переворачивая для  нее полюса значения, вынудить произвести ее новые последствия. «Значение  событий, - подчеркивает Мёллер, - проявлялось только в их последствиях», и именно на этих последствиях консерватор делает метаполитический акцент» (с.225). Но на это способен только консерватор, а не реакционер или революционер, которые видят в революции только политическое событие, которое один отвергает, а другой — принимает, - так как он один может увидеть «историческое событие, признать, что позади революции происходит событие духовного плана, которое ее сопровождает, которое ее движет и из которого она происходит» (с.224). Для того чтобы революция могла быть «выиграна», для того чтобы она вступила в свою «консервативную фазу», Мёллер проповедует подход, который можно было бы резюмировать выражением Юлиуса Эволы: «оседлать тигра». Наконец, идя еще дальше, он заявляет, что всякая революция является с неизбежностью консервативной, поскольку она имеет своей неотвратимой целью воссоздание организованного общества, и что любой консерватизм должен быть революционным, поскольку только революция позволит заново оценить и воссоздать то, что следует сохранять. «Тот, кто является революционером сегодня», - писал он, - завтра станет консерватором (…). Мы не хотим продолжать революцию, но хотим добиваться воплощения ее идей, идей, которые она заключала в себе, но не понимала. Мы хотим связать эти революционные идеи с идеями консервативными, мы хотим сделать нечто вроде консервативно-революционного сплава и создать, наконец, условия существования, которые будут приемлемы» (с.60-61). Итак, постоянно обнаруживается одна и та же идея: связывать, объединять, становится над относительными противоположностями. «Цель, которую добивается революционер, и цель, которую добивается консерватор, полностью совпадают (…) Вопрос лишь в том, чтобы знать, обязан ли будет консерватор ликовать по поводу революции или отыщет ли революционер со своей стороны консервативную стезю».

Именно  отвергая одновременно принципиальный оптимизм, свойственный идеологии прогресса, и принципиальный пессимизм тех, которые могут смотреть на настоящее  только через очки прошлого, и параллельно  противопоставляя им волюнтаризм поколения, решившего изменить мир на свой лад, Мёллер лучшим образом отвечает тем, которые подобно Фрицу Штерну, хотели сделать из него адепта культурного пессимизма. К тому же Денис Гельдель выступил против этой «архаизирующей» точки зрения на Мёллера, которая обнаруживается у Пьера Вайде (121), когда он подчеркивал наличие у Мёллера наряду с элементами, принадлежащими консервативной традиции, элементов, присущих современности: «Этим интерпретациям в духе «культурного пессимизма» мы противопоставляем интерпретацию в духе футуризма, в котором мы видим матрицу отношения Мёллера к современности» (122).

В противоположность тому, что можно  было ожидать, Мёллер не получил после выхода в свет «Третьего рейха» тот прием, на который он рассчитывал. Впрочем, тогда общая обстановка для младоконсервативного движения была достаточно плохой. После кризиса 1923 года кажется установился период относительной стабильности. Даже правая оппозиция встала на сторону правительства. Некоторое количество членов Июньского клуба принялось искать выгодные политические союзы и под обычными предлогами необходимости «эффективности» и «реализма», служащими классическим прикрытием для личных амбиций и оппортунизма, рассеялись по кружкам и клубам, которые начинали уживаться с национал-либеральными кругами. На протяжении 1924 года можно было вслед за фон Клемперером наблюдать (123), что Июньский клуб практически прекратил существование. В декабре 1924 года вопреки мнению Макса Гильдеберта Бема Генрих фон Гляйхен основал Клуб господ и стал его генеральным секретарем. Именно здесь, все более и более тесно связываясь с истеблишментом, он в полной мере проявит свои способности.

В 1925 году, впав в отчаяние вследствие такого развития ситуации, Мёллер отказался присоединиться к Клубу господ, чьи программные установки он не одобрял. С каждым днем он становился все более отдаляется от некоторых из своих бывших соратников. В то время как Германия казалась ему находящейся на самом дне, его преследовало ощущение, что он всеми заброшен и что он не встречает вокруг себя понимания. Он не верит более в возможность оздоровления и не испытывает ни малейшего доверия новым политическим силам, которые начинали тогда появляться. Его нервная система, которая всегда была хрупкой, испытывает удар со стороны такого расположения духа.

В начале года, едва достигнув сорока девяти лет, Мёллер погружается в депрессию, от которой ему уже не суждено будет оправиться. Усталый, одинокий, удрученный, он решается распорядиться своей жизнью в соответствии с принципом, заявленным Генрихом фон Клейстом: “Libre devant la vie, libre devant la mort”. 30 мая 1925 года, неделю после избрания Гиндебурга президентом, он совершает самоубийство в Берлин-Вайсензее, сам положив конец жизни, омраченной чувством тревоги и меланхолией. Он был погребен на кладбище в Лихтерфельде, и некоторые из его близких присутствовали на его похоронах. Надгробную речь произнес Макс Гильдеберт Бем (124). Популярные газеты даже не напишут об его кончине. Затем будет несколько публикаций, в которых неверно утверждалось, что он умер от болезни в санатории под Берлином.

Точные  причины самоубийства Артура Маллера  ван ден Брука до сих пор  остаются относительно туманными. Отто Штрассер писал, что Мёллер не говорил «о дне, когда он понял, что Гитлер предал свои идеалы» (125) — что сделает Мёллера по выражению Эрнста Джека, «одной из первых жертв гитлеровского Третьего рейха» (126). Этот взгляд (совершенно в духе Шпенглера) остается очень безосновательным, будучи неприемлем по соображениям хронологии: в 1925 году Гитлер едва воссоздал свое движение, после того как освободился из крепости Ландсберг. Со своей стороны в своем предисловии к французскому изданию «Третьего рейха» Тьерри Мольние писал по поводу Мёллера: «Этот молодой писатель, полный энтузиазма и трезвомыслящий, считавший, что политика Штреземана, мягкая политика, политика Локарно, унижала и бесчестила Германию, покончил с собой». Эта гипотеза уже более приемлема. Самым же разумным, однако, остается без сомнения считать, что Мёллер не смог перенести распад школы мысли, которую он создал, а также отчуждение (или предательство) некоторых из его друзей, и, с другой стороны, опасаясь окончательных последствий своей болезни, которая бы сделала из него инвалида, он хотел избежать того, чтобы из этого можно было извлечь аргумент для дискредитации его предприятий. По свидетельству его друга Ганса Шварца, который был его душеприказчиком и распорядителем его интеллектуального и духовного наследия, его последними словами, записанными на бумаге, были: «Я спасаю наше дело» (Ich rette unsere Sache). Эта пророческая фраза косвенно оправдывает оценку Тьерри Мольние: «Мёллер ван ден Брук был из породы тех, которые предпочитают победу смерти и в их смерти заключается победа его близких, которых он намеревался убедить. Он не представлял свое самоубийство как отречение, но как приуготовление, как конец, но и как начало, он хотел, чтобы оно стало призывом к надежде и бунту...»

Сразу же после смерти Мёллера оставшиеся структуры Июньского клуба распались. С этого времени Клуб господ фон Гляйхена представляет собой самое важное неоконсервативное объединение со своим филиалом, Младоконсервативным клубом, который также находился на Моцштрассе. Находясь более или менее сбоку, Великогерманский клуб продолжал свою деятельность среди немцев, живущих за границей. Группа вокруг журнала «Тат», который взял в свои руки Ганс Церер в октябре 1929 года, также начала обретать значимость. Идеи Мёллера продолжали распространяться и на них предъявляли претензии все эти группы, но с разной тональностью, местами даже противоположной, что порождало обвинения в злом умысле и в предательстве. Верный друг Мёллера Ганс Шварц (которого Армин Мёллер отнес к числу «прусских мистиков» (127), поддерживаемый его вдовой, обвинял в особенности окружение Вальтера Шотте и фон Гляйхена в том, что они «либерализировали» Мёллеровские идеи вместо того, чтобы «революционизировать» их, и обратились в сторонников капитализма. К тому же он прилагал усилия, хоть и безуспешно, чтобы не допустить публикации письма фон Гляйхена в качестве предисловия к первому изданию «Третьего рейха» (128).

1 января 1928 года еженедельник «Гевиссен», которым Штадтлер продолжил руководить  после смерти Мёллера, прекратил выходить. На его месте появился другой еженедельник, «Дер Ринг», который фон Гляйхен превратил в орган Клуба господ и пост главного редактора которого был доверен Фридриху Форверку. В том же самом 1928 году Ганс Шварц начал издавать журнал, выходящий один раз в два месяца, «Der Nahe Osten» («Ближайший Восток»), которым он руководил вместе с Берндом фон Веделем и адмиралом Адольфом фон Трота, и редакция которого, в свою очередь, находилась на Моцштрассе. Уже в первом номере издания, которое вынуждено было закрыться в 1936 году, было заявлено намерение «продолжить труд, начатый Мёллером ван ден Бруком», а именно что Ганс Шварц взял на себя издание и посмертную публикацию трудов Мёллера (к несчастью, с некоторыми исправлениями и поправками, внесенными в его статьи) и основал Архив Мёллера ван ден Брука в Берлине.

Эти усилия не остались напрасными. Можно  отметить, что вдруг в конце  двадцатых годов произошло нечто вроде стремительного возвращения идей Мёллера, чья популярность даже вновь начала расти, если быть более точным, вплоть до 1933-34 гг. Несколько переизданий, а также публикация посмертных сборников, способствовали этому возрождению. Начиная с 1929 года имя Мёллера все чаще упоминается в журнале «Ди Тат». «Мёллеровские» темы продолжают также появляться в «Дер Ринг», который под влиянием фон Гляйхена, сблизился сначала с Брюнингом, затем с Папеном и Шляйхером. После парламентского кризиса 1928 года, смерти Штраземана и краха продолжавшегося краткий период веймарского процветания ситуация стала меняться, создавая климат, в котором тезисы Мёллера вновь обрели свою актуальность. Переизданная в 1926 и 1931 годах, переведенная на французский и английский, книга «Третий рейх» стала, бесспорно, соблазном для молодого поколения, тираж книги в Германии за несколько лет достиг более чем 100 тыс. экземпляров. Последствие было неожиданным: в общественном мнении выражение «Третий рейх» начало ассоциироваться чаще с именем Мёллера ван ден Брука, чем с именем Гитлера. В 1930 году Эрнст Г. Поссе заметил, что это выражение «доминирует в понятийном мире всех националистических течений» (129). «Когда я приехал первый раз в Германию в 1930 году, - писал со своей стороны С. Д. Штирк, - «Третий рейх» Мёллера ван ден Брука был намного более известен, намного более читаем и обсуждаем, чем «Майн камф» Гитлера» (130). Но по мере того как вновь распространялось мёллеровское влияние, идеологическая полемика также становилась более оживленной. Повсюду устраивались дискуссии с целью узнать, кто был «настоящий» Мёллер. В сентябре 1932 года специальный номер журнала «Дойчес Фолькстум», издаваемого Вильгельмом Штапелем и Альбрехтом Эрихом Гюнтером в сотрудничестве с Обществом Фихте, был целиком посвящен жизни и творчеству Мёллера ван ден Брука. Это поспособствует поддержанию легенды, если не культа.

Приход  к власти нацистской партии положит  конец этому возрождению. В своих воспоминаниях Густав Штейнбемер писал: «У младоконсервативного движения был трагический конец, и оно не имело продолжения. Национал-социализм, казалось, носит лохмотья его идеалистической системы, превращая их в звучные лозунги, необходимые, чтобы завоевать симпатии, в то время как активное сопротивление было жестоко подавлено» (131). Уже в 1933 году начались проблемы, был конфискован Архив Мёллера ван ден Брука (132). Тезисы Мёллера оспаривались со стороны НСДАП, в особенности  окружения Альфреда Розенберга. Он, в чьем журнале еще в 1932 году Мёллер именовался «великим патриотом» (133), подчеркивал с тех пор глубокие различия, отличающие идеи младоконсерваторов от национал-социализма. Он ставил в упрек Мёллеру его точку зрения на расы, а также его теорию «молодых народов», его диалог с Радеком или его симпатию к России и славянским народам (134). В 1935 году Мёллер стал объектом для постоянных нападок в ежедневной газете НСДАП, также как в печатных органах СС и гитлерюгенда (135). Вильгельм Зеддин, выражающий официальную точку зрения, распространил эту критику на всю Консервативную революцию в брошюре, в которой «пруссачество» было подвергнуто жестокому разгрому. В ней Мёллер обвинялся в том, что он пропагандировал «магию Востока» (oestliche Magie), в том, что он хотел принести Германию в жертву России, наконец, в том, что он был только лишенным какого-либо чувства реальности представителем «писательской клики» (Literatenclique) (136). С тех пор, уточняет Освальд фон Ностиц, «труды Мёллера рассматривались как нежелаемые (unerwuensche) и исчезали постепенно из продажи» (137).

Параллельно политика насаждения единомыслия (Gleichschaltung) повлекла остановку публикации статей об авторе «третьего рейха», как, например, публикацию сборников, которой занимался Ганс Шварц. В 1936 году переиздание и распространение книг Мёллера было запрещено за исключением, кажется, очерка, посвященного прусскому стилю (последнее издание «Третьего рейха» выйдет еще в 1940 году, но при этом из публикации будет изъято письмо фон Гляйхена и введение Ганса Шварца). В то же самое время в книге Вольдемара Финка, посвященной «идеологии Востока» (138), были подвергнуты официальному осуждению взгляды Мёллера на европейский Восток.

Окончательный вердикт был вынесен в 1939 году, когда вышла биография Мёллера в форме памфлета за подписью Гельмута Ределя, являвшаяся безапелляционным осуждением всей системы мёллеровского мышления.  В особенности Редель отвергал взгляды Мёллера на расу: «Сегодня от расовой концепции Мёллера ван ден Брука нас отделяет пропасть» (139). В том же самом году Мёллер подвергся идентичным нападкам в статье Майера Лексикона. Редель заключает: «Мёллер ван ден Брук никоим образом не визионер и пророк третьего рейха, но последний из консерваторов. Согласно его политической теории, не существует пути, ведущего к будущему для немецкого народа — потому что согласно ему не существует пути к национал-социализму» (140).

Несколько этих фактов позволяют увидеть, насколько  невежественными являются те, которые  начиная с 1933 или 1945 года хотели сделать  из Мёллера «предшественника гитлеровского движения» (141). Даже хотя некоторые из его близких к несчастью внесли сами свой вклад в становление этого неверного представления, чтобы спасти из труда Мёллера то, что еще можно было, факты не оставляют ни тени сомнения. Как это заметил Гюнтер Машке во время празднования столетия со дня рождения Мёллера, считать Консервативную революцию и национал-социализм родственными явлениями на основе их общей враждебности к Веймарской республике, «означает не видеть глубокие корни этой идеологии, игнорировать сложность интеллектуальной и духовной ситуации Германии того периода и приписывать унылой реальности веймарской демократии достоинства, которые она никогда не имела. Были ли среди интеллектуальной элиты двадцатых годов вообще такие, кто решительно защищал республику? Левые, как и правые, несут ответственность за ее крах, теоретики с таким же основанием, что и такие люди, как Карл Шмитт, Бертольд Брехт, Эрнст Юнгер, Тухольский, Георг Гроц или Мёллер ван ден Брук». Гюнтер Машке добавляет к этому: «Национал-социалисты стремились дистанцироваться от этого представителя революционного национализма, и он сам испытывал только презрение по отношению к Гитлеру» (142). К такому же выводу пришел и Ганс-Иоахим Швирскотт: «Это установленный факт, что Мёллер никогда не был национал-социалистом, что он с самого начала отвергал это движение и что после его смерти национал-социалисты дискредитировали его» (143).

Хотя идеи Мёллера ван ден Брука начали реабилитироваться после войны благодаря трудам Армина Мелера и Швирскотта, автор Третьего рейха еще и сегодня остается в значительной степени обделенным вниманием. Такая же ситуация, необходимо сказать, продолжалась на протяжении большей части его жизни. Выгнанный из лицея, одинокий путешественник на протяжении всей своей юности, живущий вне своей семьи, забытый или преданный большинством своих друзей, отвергнутый Веймарской республикой, также как и Третьим рейхом, Мёллер был прежде всего человеком одиноким и бунтарски настроенным. «Мёллер ван ден Брук, - говорил Вольфганг Герман, - принадлежал к поколению, которое его не понимало» (144). Однако ему, чьи чисто политические работы были написаны в такой короткий промежуток времени (только семь лет отделяют конец войны от его самоубийства), ему, которого так часто упрекали в том, что он только писатель или деятель искусства, пришедший в политику, чьи тексты в меньшей степени оригинальны, нежели типичны для эпохи, не хватило умения воплотить свои принципы в жизнь. Будучи более чем догматичным доктринером, он являлся теоретиком, который взывал к воображению и к чувствам. На протяжении всей своей жизни он изучал мир, в котором он жил, чтобы обнаружить признаки очертаний грядущего. Национализм являлся для него прежде всего движением сопротивления (145), что характерно для тех авторов-романтиков, которых он, однако, нещадно критиковал. Отсюда Кальтенбруннер сделал такой вывод: «Также как под влиянием Адама Мюллера и Фридриха Шегеля романтики нерешительно служили делу реставрации в духе Меттерниха, веком позднее Мёллер ван ден Брук оказался поборником германского империализма и антидемократической оппозиции Веймарской республике. Также в политике он был романтиком, чья программа и амбиции никогда бы не встретили одобрения со стороны общественного мнения. Он не мог выдвинуть полезных предположений и не был выразителем интересов какого-либо класса или партии. Он был предвестником метаполитических видений, симфонии, которую можно назвать по-разному» (146).

Но  Кальтенбруннер также писал: «Десятилетия спустя национальные движения Азии, Африки и Латинской Америки преуспеют  там, где потерпела неудачу Германия 1923 года: в национально-освободительной борьбе, при которой внутренняя политика носит социалистический характер, а внешняя дружественна по отношению к России. В то время как в Германии национал-большевизм сохранился только в академическом состоянии, бывшие колонии прибегли к нему на практике как к «третьему пути» между западными державами и коммунистическим лагерем. Именно эти новые государства южного полушария планеты, каким разными не были бы их амбиции и их возможности, представляют этот третий путь, который Мёллер превозносил в качестве пути для побежденной Германии» (147). 

 

Ален де Бенуа: перевод Андрея Игнатьева