Юнгер - консерватор?

Сам Юнгер не пользовался вывеской «Консервативная революция». Уже термин «консервативный», взятый сам по себе, означает для Юнгера как правило нечто чуждое. В «Сграфитти» в 1960 году он холодно вспоминает об идее «Консервативной революции» (36). Самого себя он совершенно открыто не причисляет к этому течению. Альфреду Андершу он признался в июне 1977 года: «Вы причисляете меня не к национальным консерваторам, а к националистам. Подытоживая пройденный путь, я могу сказать, что согласен с этим» (37).

То, что термин «Консервативная революция» в его узком значении не присутствует у Юнгера, вовсе не означает, что у него нельзя отыскать ее существенных моментов. Юнгер скорее полагал, что только путем революции возможно преодолеть внушающее отвращение настоящее. Остается только вопрос, в какой мере желаемые изменения могут считаться консервативными. В статьях за 1925 и 1926 гг. присутствуют некоторые моменты, типичные для мышления консерваторов: значение общности и значение традиции.Приблизительно с весны 1926 года, то есть в период, который был самым стабильным в политической жизни Веймарской республики, взгляды Юнгера становятся все более радикальными. О значении традиции больше нет и речи.

При поверхностном рассмотрении нельзя заметить перемены в его взглядах, так как еще в сентябре 1929 года он определяет суть национализма, как и ранее, через утверждение так называемых четырех пунктов: националисты имеют своею целью национальное, социальное, обороноспособное и авторитарно устроенное государство всех немцев (с.504). Снова звучат мотивы, что должна обрести смысл смерть солдат, павших в великой войне (с. 239), что все существенное можно только пережить, но не постичь разумом (с. 228). Определяющим остается значение идеи: «Новых целей требует наша кровь, она требует идей, которыми она может быть опьянена, движения, ради которого на может быть пролита, и жертв, благодаря которым она может достичь самоотречения» (с. 196).

Приблизительно с середины 1926 года проявляется очевидное смещение акцентов. Все сильнее Юнгер подчеркивает теперь необходимость чистого движения и чистой динамики. Сила действия заключается в том, «что она на сто процентов остается движением» (с. 256, с. 267) (38). Собственная оценка Юнгера дает интересное описание коллективного психо его поколения: «Мы, тридцатилетние, рано прошли через суровую школу, и то, что в нас не укоренилось, то и не следует укоренять» (с.206).

Разрыв со «Стальным шлемом» являлся более чем событием из мира повседневной политики. Он знаменует начало новой агрессивной кампании. Юнгер и далее, но еще более яростнее требует революции и уничтожения демократии. «Благодаря почетному наименованию «националисты» он и «мужчины, которые рискуют, потому что у них есть желание рисковать» хотят самым решительным образом отмежеваться от «миролюбивых обывателей», так он пишет в мае 1926 года (с. 213). « У него (т. националиста) есть святая обязанность, подарить Германии первую настоящую, это значит, ведомую беспощадными, открывающими новую эру идеями революцию. Революция, революция! Это есть то, что беспрерывно должно проповедоваться, яростно, систематически и непреклонно, и такая проповедь должна быть рассчитана на долгие годы. (…) Националистическая революция не нуждается в проповедниках порядка и покоя, она нуждается в возглашателе изречения: «Господин с острым мечом встанет над вами!» Она должна освободить слово «революция» от той смехотворности, которой оно обмерено в Германии уже почти сто лет. В великой войне развилась новая порода людей, любящих опасность, найдем же для этих людей лучшее применение!»

Его принципиальное неприятие демократии все более отдаляло Юнгера от национал-социализма. Перед выборами он писал в августе 1926 года: «это означает судьбоносный раскол, теоретически объявить мероприятие безнравственным и одновременно практически в нем участвовать (…) То, что следует потребовать, это всеобщий строгий запрет на участие в выборах» (с. 243).

Еще ранее Юнгер ясно дал понять, что он не видит непреодолимого противоречия между социализмом и национализмом. В декабре 1926 года он открыто объявил себя сторонником большевистской экономической политики: «Мы стараемся убедить хозяйственников в том, что наш путь ведет быстрее всего к той направляемой государством централизации, одна только которая может сделать нас конкурентоспособными» (с. 269).

Историзм

Наряду с критикой либерализма с позиций романтики и «идеями 1914 года» Юнгер разделял и следующие важные убеждения; не существует нравственного закона самого по себе, любой закон определяется природой. Ибо природа «подчинена не законам прогресса, а законам развития. Как в желуде уже предопределен дуб, так и в характере ребенка уже виден характер взрослого» (с.210). Всеобщие истины, всеобщая мораль противны историзму Юнгера.

«Напротив, мы верим в глубочайшую обусловленность истины, права, морали временем, пространством и кровью. Мы верим в ценность особенного (…). Но верят ли во всеобщее или в особенное, это не так важно, в вере вообще важно не содержание, но ее пыл и ее абсолютная власть» (с.280).

Тогда, в январе 1927 года, Юнгер предвосхищал основной мотив «Сердца любителя приключений»: «Не существует права, но оно утверждается, и именно не всеобщим, а особенным» (с. 283). В «Сердце любителя приключений» это звучит еще более впечатляюще: «Отсюда выходит, что это время требует средь всех прочих одной добродетели: решительности. Весь вопрос в том, чтобы мочь желать и верить, вне зависимости от содержания этого желания и этой веры» (39).

Если обзор процесса исторического становления ставит под вопрос абсолютизацию чего бы то ни было, это может привести к тому, что ни одно не будет более истинным и более обязывающим, чем другое. Но однажды может быть совершенно правильным подчеркнуть значение выбора, вернее, необходимости выбора. Но если безразлично, что выбирать, то выбирают не позицию, для которой можно отыскать пусть и не рациональные, но все же основания, так как речь идет, как увидел сам Юнгер, о чистом нигилизме. Вне зависимости от того, понимается ли этот нигилизм как стадию упадка или же нет, невозможно привести эту позицию в соответствии с консервативными взглядами.

Антиисторизм

В сентябре 1929 года в издаваемом Леопольдом Шварцшильдом леволиберальном «Тагебух» появляется статья Юнгера, в которой его позиция по отношению к консерватизму излагается особенно ярко. Шварцшильд попросил Юнгера рассказать о своих взглядах. Непосредственным поводом послужили террористические акции движения ландфолька, что весьма горячо обсуждалось в прессе.

Юнгер был представлен как «бесспорный духовный лидер» молодых националистов, для которых «даже Гугенберг, Гитлер и коммунисты являются реакционными обывателями» (с. 788). Юнгер явно заявляет, что его национализм «не имеет ничего общего с консерватизмом» (с.504, 218) (40). Его критика парламентской демократии затрагивает все, что не находится вовне существующей системы. Наконец, все революционные силы внутри государства являются для него неосознанными союзниками (с.506). Отсюда разрушение для него является единственно приемлемым средством: «Так как мы являемся настоящими, подлинными и неумолимыми врагами бюргера, его гниение доставит нам удовольствие» (с. 507) (41).

Статья в «Тагебух» вызвала яростную дискуссию вокруг взглядов Юнгера. Несколькими месяцами позже, в «Видерштанд» Никиша Юнгер заявил на этот счет: «Переход на сторону анархии окончательно произошел в 1927 году, а сначала он обсуждался «в самом узком кругу». «Передо мной лежат подборки моих писем за этот год, которые наполнены рассуждениями о том, что мы тогда называли нигилизмом, и что мы завтра возможно назовем другим именем – возможно это будет даже консерватизм, если это доставит нам удовольствие. Так как хаос и порядок находятся в более тесном родстве, чем иные думают» (с. 541) (42).

В одном из писем, из которых Юнгер цитирует два более длинных отрывка, говорится, что «мы» «принадлежим к поколению эфемерному, но подлинному», «как мы проходим сквозь нигилизм и еще не в состоянии сформулировать свои убеждения» (с. 542). Юнгер дает комментарий: «В основе такого хода мыслей лежит устремление очистить бытие ото всех образований, находящихся в процессе становления, чтобы вверить его более глубоким и более эффективно действующим силам, таким, которые выступают ни как жертвы, но как движущие силы катастрофы» (с. 543).

Итак, то, что мысленно представлялось Юнгеру и его кругу, было радикальным разрывом с исторической традицией вообще. С точки зрения немецкого консерватизма нельзя представить себе более антиконсервативную позицию, чем эта. Юнгер полностью осознавал этот антиконсерватизм, противопоставляя его любому консерватизму:  «Исходная точка для консерватора отличается своей древностью, для революционера – молодостью. Направлениям консерватизма сегодня почти без исключения сотня лет (…) Иными словами: сфера влияния либерализма обладает сегодня большей протяженностью, чем, как правило, думают, и почти каждая дискуссия проходит в рамках этой сферы» (с.589).

В статьях за 1930 год антиисторицистский пафос находит свое дальнейшее проявление (43). В мае 1930 года Юнгер пишет: «Наше восприятие общества носит анархический характер (…). Повсеместно обнаруживается стремление к новому порядку, к созданию новых, в лучшем смысле человечных ценностей. Но эволюция невозможна! Только грядущая с насущной необходимостью грядущая революция может принести улучшение. (…) Только тогда, когда будет достигнута низшая точка в развитии культурно-политического пространства, наполненного иллюзией, у нас произойдет подъем в соответствии с железным законом истории! (с.583).

Если под Консервативной революцией подразумевать радикальную попытку в условиях времени, когда господствовали антиконсервативные настроения, снова оживить то, что в Германии традиционно называют консерватизмом, то Юнгер после 1926 года никоим образом не может быть причислен к этому течению.

Для Мёлера, который помещал в основу внеисторическое, скорее антропологическое представление о консерватизме, взгляды Юнгера образца 1929 года представляют почти идеальный тип мировоззрения Консервативной революции. Но здесь все же остается противоречие. Отказ от любой исторической традиции означает также отказ от философии истории. Юнгер остается все же вследствие своих идейных привязанностей в значительной степени приверженцем историософского мышления (44).

Примечания:

(36) Ernst Jünger: Sgraffiti. Stuttgart: Klett 1960, S. 122: "Уже слово «консерватор» носило на себе отпечаток осознанного воспоминания, чувства недостатка, нехватки. Уже поэтому любая консервативная революция должна двигаться в пустоту и терпеть крах, что это всегда и повторялось. Напротив, каждый индивидуум носил свой слой в себе, пусть его можно открыть лишь ключом сознания. И его следует не передавать молодежи, а делать предметом воспоминаний. В принципе человек не хочет назад. Он предпочитает познание, одухотворение, даже связанные с болью." 
37 Ernst Jünger: Siebzig verweht II. Stuttgart: Klett 1981, S. 315.
(38) См. Hermann Rauschning: Die Revolution des Nihilismus. Zürich / New-York Europa Verlag 1938. Для Раушнинга идея перманентной революции, чистого движения является определяющим моментом в мировоззрении национал-социалистов.
(39) Ernst Jünger: Das Abenteuerliche Herz. Berlin: Frundsberg-Verlag 1929, S. 180. 
(40) В “Сердце любителя приключений», книге, которая вышла в то же самое время, он, смотря отстраненным взглядом социолога, говорит о революционерах внутри консервативных партий как об одном из симптомов настоящего времени. Ernst Jünger, Das Abenteuerliche Herz. Berlin: Frundsberg-Verlag 1929, S. 155f.
(41) См. нынешнюю издательский план Haus Klett-Cotta: «Публицист, который с резко критических позиций прекрасно вскрывал недостатки в политической и общественной жизни во времена Веймарской республики и развивал радикальные альтернативные проекты. В: Gesamtverzeichnis 2002, Klett-Cotta, S. 20. 
(42) К сожалению, в комментарии Берггёца не упоминается, известно ли что-либо о местонахождении писем.
(43) О присущей радикальной молодежи феномене антиисторизма, в данном случае итальянским футуристам см. Benedetto Croce: Antihistorismus. In: Historische Zeitschrift, Band 143 (1931), S. 457–466.
(44) Упоминаемые здесь противоречия между взглядами Юнгера и концепцией «Консервативной революции» младоконсерваторов могут проявляться также и у Карла Шмитта в его критике романтики. Когда Юнгер в 1930 году прочитал Politische Romantik Шмитта(Berlin: Duncker & Humblot 1919, 1925²), это привело на него большое впечатление. См. письмо Юнгера Шмитту от 2 августа 1930 года в: Ernst Jünger, Carl Schmitt, Briefe 1930–1983, Stuttgart: Klett-Cotta 1999, S. 6.

Матиас Шлоссбергер, перевод с немецкого
Андрея Игнатьева