Каждому известно, что в творчестве Эрнста Юнгера последовательно появляются четыре великих Образа, каждый из которых соответствует отдельному периоду его жизни. Назовем их в хронологическом порядке: Фронтовик, Рабочий, Повстанец и Анарх. В этих Образах нетрудно угадать страстный интерес, который Юнгер постоянно испытывал к миру форм, которые для него не могли быть результатом случая, но составляли столько же очертаний, на различных уровнях образующих способы выражения того, что доступно чувственному восприятию: «история» мира является прежде всего морфогенезом. Юнгер как энтомолог был впрочем вполне естественным образом склонен делать классификации. По ту сторону индивида он выделял вид и род. В этом можно увидеть утонченное средство для нападок на индивидуализм: «уникальное и типичное исключают друг друга», как он писал. Вселенная, какой ее видит Юнгер, это вселенная, где Образы придают эпохам их метафизическое значение.

Нам хотелось бы в этом кратком докладе показать то, что сближает и различает великие Образы, представленные Юнгером, и то, каком образом они связаны между собой.

В 1963 году в своей книге, озаглавленной «Тип, имя, образ» (1) Юнгер писал: «Образ и Тип являются высшими формами восприятия. Представление об Образах наделяет способностью к метафизике, представление о Типах — интеллектуальной способностью». Мы еще вернемся к этой разнице между Типом и Образом. Но сразу же заметим, что Юнгер связывал умение различать их с высшей формой восприятия, то есть с восприятием, которое идет по ту сторону непосредственной видимости, с целью выделить и исследовать архетипы. Даже более, он заявляет, что эта высшая форма восприятия соединяется со своим объектом, то есть с Образом и Типом. Далее он уточняет: «Тип не появился в природе, ни Образ во вселенной. Оба они должны быть разгаданы в явлениях, как сила в своем действии или текст в буквах, из которых он состоит». Наконец, он утверждает, что существует «сила во вселенной, ведущая к образованию типов», которая стремится к проникновению со времен недифференцированного состояния», и что эта сила «прямо воздействует на восприятие», порождая вначале «невыразимое знание: интуицию», а затем название: «Вещи не носят названия, но наделяются ими».

Стремление превзойти непосредственную видимость не должно быть неверно интерпретировано. Юнгер не предлагает нам новой версии платоновского мифа о пещере. Он не предлагает искать в этом мире следы другого мира. Напротив, уже в «Рабочем» он отвергал «дуализм мира и его системы». Равным образом в своем парижском дневнике он писал: «Видимое содержит все знаки, которые ведут к невидимому. И само существование его следует смочь доказать на видимом образце». Итак, для Юнгера трансцендентальность существует только в имманентности. И когда он слышит о поисках «вещей, которые находятся позади вещей», если использовать выражение, к которому он прибегает в своем «Письме к доброму человеку с Луны», он убежден, как и Новалис, что реальное также является магическим, как и магическое реальным» (2).

Мы допустили бы также серьезную ошибку, отождествив Тип с «понятием», а Образ — с «идеей». «Тип, - пишет Юнгер, - всегда более значим, чем идея, он покоится на более твердом основании, чем понятие». Фактически Тип доступен восприятию, то есть как образ, в то время как понятие может использоваться только в мышлении. Стало быть, постичь Образ или Тип не означает оставить чувственно воспринимаемый мир, противопоставляя ему другой, который составил бы его первопричину, но исследовать в рамках чувственно воспринимаемого мира невидимое измерение, которое составляет «способность выделять типы»: «Мы воспринимаем индивидов: Тип действует как матрица нашего восприятия (…) То, что на самом деле является очевидным, это не Тип, который мы воспринимаем, но способность выявлять типы в себе и вслед за собой».

Немецкое слово для обозначения Образа это Gestalt, которое, как правило, переводится как «форма» (3). Точность не лишена значения, так как она служит подтверждением того, что Образ укоренен в мире форм, то есть в чувственно воспринимаемом мире, вместо того, чтобы быть платонической идеей, которая получила бы в этом мире только бледное и искаженное отражение. Гете в свое время был потрясен, когда узнал, что Шиллер рассматривал его прарастение (Urpflanze) как идею. Именно эта ошибка, как это подчеркивал и сам Юнгер, часто делается в отношении Образа. Образ занимает ту же позицию в отношении восприятия, что и в отношении Бытия, которое играет роль субстанции в мире. Он на стороне не verum, но certum.

Давайте сейчас посмотрим, что различает Образ и Тип. По отношению к Образу, носящему более всеохватывающий, а также более расплывчатый характер, Тип более ограничен. Его очертания относительно ясные, фактически он является нечто средним между феноменом и Образом: «Он, - как пишет Юнгер, - является образцовым отображением феномена и отображением, подтверждающим существование Образа». Образ обладает большей протяженностью, чем Тип. Он превосходит Тип так же, как матрица, дающая форму, сама превосходит эту форму. Кроме того, если Тип обозначает семейство, то Образ скорее имеет тенденцию обозначать царство или эпоху. Различные Типы могут сосуществовать друг с другом, при том, что в одном и том же пространстве и времени есть место только для одного Образа. С этой точки зрения связь между Образом и Типом сравнима со связью единственного и множественного (именно поэтому Юнгер пишет: «С позиции строгой логики, монотеизм может знать только один Образ. Именно поэтому он умаляет двух до уровня Типов»). Это равносильно тому, что Образ представляет собой не только более пространный Тип, но Образ и Тип разнятся также по природе своей. Также Образ может порождать Типы, наделяя их предназначением и смыслом. Юнгер использует пример океана, который разделен на отдельные моря: «Океан образует Типы; ему не принадлежит Тип, он является Образом».

Может ли человек выявить Образ, как он выявляет Тип? Юнгер утверждает, что не существует однозначного ответа на этот вопрос, но он тем не менее склонен ответить негативно. «Образ может быть пережит, но не выявлен», - пишет он. Это означает, что Образ не может быть составлен словами или ограничен в мышлении. В то время как человек может легко назвать Типы, ему намного труднее сделать это, когда речь заходит об Образе: «Здесь опасности больше, так как появляется значительно больше неопределенности, чем в наименовании Типов». Тип зависит от человека, который присваивает его, давая ему имя, в то время как Образ не может быть присвоен. «С присвоением имен Типам, - подчеркивает Юнгер, - связано их присвоение в собственность человеком. И напротив, там, где Образы называются по именам, мы вправе предположить, что вначале имело место их присвоение человеком». Дело в том, что у человека нет доступа к «источнику, порождающему Образы»: «Образ может восприниматься, когда уже наметились его очертания».

Принадлежа к метафизическому уровню, Образ появляется внезапно. Он дает знак человеку, оставляя за ним свободу игнорировать его или опознать. Но человек не может постигнуть его благодаря только интуиции. Знать или признать Образ подразумевает более тесный контакт, сравнимый с родственной связью. Юнгер не колеблясь говорит здесь об «отождествлении». Дело в том, что Образ открывается, выходя из забвения в хайдеггеровском смысле — выходя из самых глубоких слоев неопределенности, говорит Юнгер, - и следовательно через присутствие Бытия. Но в то же самое время в процессе открытия, когда он обретает видимость и действенную силу, он «теряет свою сущность» - подобно Богу, который избрал возможность воплотиться в человеческом обличье. Именно в этом «обесценивании» онтологического статуса для человека заключается возможность знать то, что связывает его с этим Образом, которым он не может овладеть в мышлении или через имя. Также Образ является «представлением более высоким, чем человек может себе составить из безымянности и его могущества».

В свете сказанного прежде можно ли утверждать, что четыре юнгеровских Образа, перечисленных выше, являются именно Образами, а не Типами? Если быть совершенно точным, только Рабочий соответствует полностью определению Образа в том отношении, что он характеризует целую эпоху. Солдат, Повстанец и Анарх являются скорее типами. Рассмотрим их вкратце один за другим.

Фронтовик (Frontsoldat) является сначала свидетелем конца классических войн, тех войн, в которых приоритет отдавался рыцарским поступкам, которые велись в соответствии с представлениями о славе и чести, чаще всего не затрагивали гражданских, и во время которых существовало четкое различие между фронтом и тылом. «Раньше, - говорил Юнгер, - когда мы ползали в воронках от бомб, мы еще верили, что человек сильнее, чем материал. Но это оказалось ошибкой». С тех пор, на деле, «материал» стал цениться больше, чем человеческий фактор. Этот фактор материала означает внезапное вторжение и господство техники. Техника устанавливает свои законы, которые являются законами обезличенности и тотальной войны — войны одновременно массовой и носящей характер абстрактной жестокости. Тем же путем Солдат становится действующим лицом, лишенным индивидуальности. Сам его героизм является обезличенным, так как то, что считается самым важным для него, это более ни цель и ни исход боя. Это не победить или быть побежденным, быть убитым или выжить. То, что принимается в расчет, это душевный настрой, который ведет его к принятию своей анонимной жертвы. В этом смысле Фронтовик является по определению Неизвестным солдатом, который составляет единое целое во всех значениях этого слова с совокупностью, к которой он принадлежит, таким же образом как дерево является не только частью, но и единичным воплощением леса.

Также дело обстоит с Рабочим, который появился у Юнгера в 1932 году в знаменитой книге, имевшей подзаголовок «Господство и образ» (4). То, что роднит Солдата и Рабочего, это деятельная обезличенность. Дело в том, что они оба являются детьми техники. Потому что та же самая техника, которая превратила войну в монотонный «труд», вынудив исчезнуть в окопной грязи рыцарский дух прошлого, сделала мир обширной стройплощадкой, которую человек осматривает отныне, чтобы постепенно поставить на службу требованиям производства. Наконец у Солдата и Рабочего один и тот же враг: заслуживающий презрения буржуазный либерал, этот «последний человек», чтящий моральный порядок, полезность и выгоду, появление которого предсказал Ницше. Также Рабочий и Солдат, вернувшийся с фронта, оба хотят разрушения ради созидания, хотят сбросить последние пестрые лохмотья индивидуализма, чтобы основать новый мир на руинах этой «омертвевшей формы жизни» в образе старого порядка.

Однако, в то время как Солдат был только пассивным объектом царства техники, Рабочий стремится к активному отождествлению с ней. Вместо того чтобы быть объектом, или испытать на себе ее проявления, он, напротив, именно с полным осознанием стремится поставить себе на службу возможности техники и считает себя призванным отменить различия между классами, временами мира и временем войны, миром гражданских и миром военных. Рабочий это не тот, кто, «будучи принесен в жертву, несет свое бремя в великих огненных пустынях», о чем Юнгер еще поведет речь в «Трактат Повстанца», но существо, целиком устремленное к тотальной мобилизации. Итак, Образ Рабочего превосходит в значительной степени Тип Фронтовика. Для Рабочего, который мечтает об образе жизни одновременно в стиле спартанцев, пруссаков и большевиков, где индивид был бы навсегда превзойден Типом, Великая Война была только кузницей, в которой прошел закалку новый способ бытия в мире. Солдат на фронте ограничен в возможности приобщиться к новым нормам коллективного существования. Что же касается Рабочего, то он стремится перенести их в гражданскую жизнь, сделать из них закон для всего общества.

Итак, Рабочий это не только человек, который работает (как чаще всего считают), и тем более не человек, принадлежащий к социальному классу, то есть к категории, детерминированной экономикой (в значении с точки зрения истории). Это Рабочий в метафизическом значении: как тот, кто открывает Труд как общий закон мира и посвящает самого себя целиком эффективности и производительности, включая и время досуга и отдыха.

Эта эстетическая и волюнтаристская концепция техники, сопряженная с децизионизм всех видов, который противопоставляет мир Труда буржуазной вселенной, и с желанием в духе Ницше «изменить все ценности», лежавшее уже в основе «солдатского национализма» Юнгера двадцатых годов, была резюмирована некоторое время спустя в выражении «героический реализм». Однако под влиянием событий мысль Юнгера вскоре начинает подвергаться радикальной трансмутации, которая увлечет ее в другую сторону.