От переводчика: Книга Эрнста Юнгера «Сады и улицы» (или в другом переводе «Сады и дороги») посвящена кампании вермахта в Франции в 1940 году. Нынешние историки не любят вспоминать эти события, когда французская демократия рухнула, как карточный домик, также как они не любят вспоминать Кровавое воскресенье или Ленский расстрел, предпочитая зато мусолить «сталинские репрессии» или неудачи Красной армии первых лет войны. В «Садах и улицах» нет описания яростных схваток на фронте, как в романе «В стальных грозах». Но тем не менее под пером выдающегося стилиста Эрнста Юнгера падение буржуазно-либеральной Франции в 1940 году  наполняется яркими красками.

Чтобы обойти цензуру национал-социалистов, Эрнст Юнгер в начале 1942 года подготовил два варианта своего затрагивающего щекотливые темы дневника «Сады и улицы».

В «Партийной проверочной комиссии по защите национал-социалистической литературы», или так называемой комиссии Булера, за Юнгером стали присматривать самое позднее после выхода в свет его рассказа «На мраморных утесах» (1939). Едва только было объявлено о выходе книги, как уже к издателю Юнгера поступило требование предоставить экземпляры для проверки. В 1939 году «Ганзейское издательство» могло еще проигнорировать запрос комиссии. К счастью, «комиссия промолчала», пожалуй, там никто не хотел скомпрометировать себя, признав, что в описании Юнгером вторжения тирании в культурный ландшафт заметны аналогии с Третьим рейхом. Тремя годами позже Юнгер уже был осторожнее, так как следовало ожидать, что вышедший в 1942 году дневник «Сады и улицы» попадет в поле зрения партийных органов.

Издавать «Сады и улицы», как и «Мраморные утесы», и без того было риском, упоминание 73-го псалма, например, вскоре было воспринято многими читателями как признак несогласия с нацистским режимом. Так как от комиссии нацистов не следовало безусловно ожидать досконального знания Библии, этот пассаж, конечно, не представлял проблемы. Намного больше затруднений могло возникнуть из-за неприкрытой критики, которая наглядно видна в описании Юнгером враждебной искусству разрушительной ярости войны.

Опасный трюк

Поэтому был использован трюк, который был столь же естественен, как и опасен. По чьей инициативе это произошло, остается пока невыясненным, так как корреспонденция издательства в феврале 1945 года полностью сгорела, и в архиве Юнгера сохранилась только переписка со времени после второй мировой войны. Письмо Юнгера в издательство от 9 декабря 1941 года дошло до нас в копии. В нем Юнгер благодарит за новость о выходе сигнальных экземпляров. В том же письме Юнгер наделяет издателя, Бенно Циглера, полномочиями представлять его интересы в переговорах по всем связанным с распространением книги вопросам с «Домом Е.С. Миттлер и сын».

Очевидно, в январе 1942 года авторские экземпляры уже поступили в «Партийную проверочную комиссию», возглавляемую рейхсляйтером Булером. В письме Вильгельму Штателю от 21 января 1942 года Юнгер сообщает, что там текст получил одобрение. С начала до середины февраля поступают первые читательские письма, а это значит, что выход книги можно датировать временем с конца января до начала февраля 1942 года.

Вставка

Упомянутый трюк заключался в том, что содержание «нормального издания» имело вставку. «Пропагандистское издание», как и поступившее в книжные магазины «нормальное», имели идентичный текст – вплоть до дневниковой записи, датируемой 27 мая 1940 года. Интересующий нас отрывок начинается в обоих вариантах одинаково на странице 137:

«Впрочем, во время марша я беседовал время от времени с нашим унтерофицером-оружейником, который делал очень меткие наблюдения и который, открыв мне их смысл, неоднократно на велосипеде обгонял меня и возвращался вновь, некоторым образом для того, чтобы принести мне, как собака поноску, образы, которые он схватывал на лету».

Затем следовало предложение, которое в «пропагандистском» издании было убрано: «Так, он находил странным, что первым делом обнаруживаешь поврежденными все музыкальные инструменты – это символизирует враждебный искусству характер Марса и, если я верно припоминаю, это заметно уже на великой картине Рубенса, которая посвящена этой теме. Зеркала, напротив, большей частью остаются неповрежденными – он объяснял это тем, что они нужны для бритья; но, пожалуй, есть и другие причины».

Отрывок заканчивается следующим предложением, которое присутствует в обоих версиях текста: «Очень значимым я полагаю то, что несмотря на спешку марша всегда находятся люди, которые занимают время тем, что выставляют в окнах опустошенных домов разные абсурдные предметы: чучела птиц, цилиндры, бюсты Наполеона III, портновские манекены и тому подобное».

Различие пусть и в семь с половиной строк улавливается, когда видишь разную верстку следующих абзацев, начиная со страницы 141 набор снова идентичен в обоих изданиях.

«Нашим товарищам посвящается»

Как и полагается, «пропагандистское» издание вышло в коричневом переплете с заголовком и надписью на корешке коричневого цвета («нормальное», напротив, с заголовком зеленого цвета на сером переплете).

Для набора «пропагандистской» версии позднее еще раз нашлось применение, когда в 1943 году в Риге было напечатано специальное издание для люфтваффе. Люфтваффе считалось наиболее близким к нацистскому руководству видом войск, так что там «пропагандистский» вариант пришелся кстати. И, напротив, то, что в Париже для тамошнего «Центрального книжного магазина для фронтовиков» мог быть использован текст без купюр, было естественно, что и нашло свое подтверждение в событиях 20 июля 1944 года в столице Франции. Пропагандистский вариант распространялся партийными органами, так, на имеющемся у меня экземпляре стоит свидетельствующий о пожертвовании штемпель: «Нашим товарищам посвящается. Благотворительная служба НСДАП».

Бумаги больше не дают

Когда позднее партийные чиновники потребовали вычеркнуть нежелательное место, с этим требованием обратились к начальнику Юнгера Гансу Шпайделю. Шпайдель все же отказал: «Я не могу приказывать совести моих офицеров». Говорят, что после 1943 года на новые издания не давали больше бумаги. После войны «Сады и улицы» вышли без самоцензуры.

Возможно, этому отрывку приписывали взрывную силу, которой у него не было или которую он обрел благодаря всей этой истории; такой внимательный читатель, как позднейший издатель Юнгера Эрнст Клетт, во всяком случае, в своем экземпляре «Садов и улиц», который он читал на Восточном фронте, многое – и частью неоднократно – подчеркивал, также и на интересующей нас здесь странице. Но абзац, который вызывал у издательства и автора опасения, им не был отмечен.